Этим летом известный скульптор Даши Намдаков приехал в Бурятию отдыхать. Однако взять у него интервью удалось с большим трудом, так как на этот раз он старался избегать общения с прессой. По каким причинам, он пояснил позднее. И даже процесс интервью постоянно прерывался, потому что к Даши подходили люди, он обсуждал с ними срочные вопросы. Было видно, что его нынешняя активная творческая жизнь его никак не отпускает. Тем не менее, для читателей «Новой Бурятии» он рассказал максимально о своем творчестве, настоящем и будущем.
– Даши, после персональной выставки в Государственном Эрмитаже, после триумфального завоевания Лондона, каких целей тебе хотелось бы еще достичь?
– Такой вопрос задавали мне мои британские коллеги, с которыми мы организовывали выставку моих работ в Лондоне и, самое главное, экспозицию статуи Чингисхана. Они очень удивились, когда я ответил: отдохнуть.
Дело в том, что двенадцать лет я словно бежал марафон с максимальным ускорением, со спринтерской скоростью. И сейчас, завершая этот свой 12-летний цикл, чувствую себя выжатым, как лимон.
Мы, буряты, живем 12-летними циклами. Для меня закончился определенный этап жизни, после которого хотелось бы как-то остановиться, чтобы восстановить силы и оценить итоги этого марафона. Именно поэтому я так избегал публичного общения, уж не взыщите.
– А как готовилась выставка в Лондоне и как все происходило?
– Сейчас мне кажется, что это происходило не со мной. И происходило давным-давно. Подготовка к этой выставке, а она началась два года назад, была длительной и достаточно тяжелой. До определенного момента я сам не верил, что она может случиться. В процессе ее подготовки пришлось общаться с очень высокопоставленными фигурами, даже с королевской семьей. Однако выставка прошла и имела успех. А факт экспозиции скульптуры Чингисхана, которая находилась в сердце Лондона, недалеко от Триумфальной арки (для лондонцев она все равно что Красная площадь), даже обсуждался в английском парламенте. Это, разумеется, имело определенный резонанс в мировой прессе.
– А почему именно цикл в 12 лет?
– Ровно 12 лет назад состоялась моя первая персональная выставка в Иркутске в Художественном музее. И вот недавно прошла выставка в Лондоне. В течение всего этого времени было очень много работы, настоящей пахоты. Благодаря этому расширялась география выставок, уровень проектов. И мне всегда хотелось, чтобы благодаря моему творчеству о нашем маленьком бурятском народе, а также о других сибирских народах, узнало как можно больше людей во всем мире – о нашей культуре, традициях и искусстве.
– Сейчас говорят, что пройти такой путь до вершин мирового искусства Даши помогли успешные родственники…
– Да, я несколько раз слышал такое (улыбается). Какие такие родственники могли быть у бурятского мальчика, семья которого жила в агинской степи? Путь, который я проделал, может повторить любой целеустремленный художник. Конечно, для этого нужно много и упорно трудиться. Нужно ставить перед собой цели и достигать их.
Да, сейчас у меня сложились практически идеальные условия для творчества. Но уверяю, так было далеко не всегда. И я благодарен всем, кто принял мое искусство и поддерживал меня на разных этапах моей творческой деятельности.
– Как влияет твое творчество на семью?
– Чем больше я работаю и езжу – живу я в Москве, работаю в Италии и в Лондоне, сейчас к маршрутам выставок добавляется Китай, – тем меньше времени у меня остается на общение с семьей. Однако мои родные всегда поддерживают меня, переживают, когда готовлю выставки или выходят различные публикации. Сейчас я рад, что здесь, в Бурятии, могу больше общаться со своей семьей, родственниками, близкими и друзьями. И можно сказать, что родная земля всегда дает силы.
– Современное искусство это также и огромный мировой рынок, и кем должен себя ощущать художник в искусстве – творческим человеком или бизнесменом?
– Да, мировое искусство это глобальный арт-бизнес, в котором вращаются миллиарды фунтов стерлингов, это реалии жизни. Однако на этом рынке высоко ценится именно настоящее искусство. И, допустим, если ты думаешь не о творчестве, не о художественной задаче и идее, а о том, чтобы заработать определенное количество денег своим творением, то не получится ни настоящего художественного произведения, ни коммерческого успеха.
Дело в том, что ценители искусства чувствуют настоящее творчество и чувствуют фальшь. К примеру, какое-то время были модными различные инсталляции, они имели коммерческий успех в силу какой-то новизны, может быть, интриги. Сейчас люди на них уже не реагируют. Недавно я был в Токио и специально ходил в музеи современного искусства, где огромные залы с этими инсталляциями – они пусты. А вот рядом была выставка подлинных японских произведений искусства, которые после войны вывезли американские военные. Теперь они возвращены из Бостонского музея для экспозиции на родину – так на этой выставке были просто толпы народа. Народ трудно обмануть.
При всем при этом художник должен иметь определенные навыки менеджмента, ведь без них невозможно организовать процесс экспозиции, продвижения скульптур. Но здесь есть определенные пропорции. Как только начинает преобладать бизнесмен, в человеке умирает художник, и творческий крах уже неотвратим.
– Сложно назвать российского скульптора, который, как ты, вывозил бы свои работы на полноценные выставки за рубеж. А трудно было начинать такую выставочную деятельность?
– Трудно. Когда открыты границы и можно ехать в любую страну, но ты не знаешь, как работает мировой арт-бизнес, то ты словно входишь в темную комнату. Пробуешь, ошибаешься, на ощупь находишь дорогу, а затем перед тобой открывается еще одна темная комната и так далее. Сейчас, когда уже есть определенный опыт, конечно, легче.
– А какие творческие перспективы ты видишь перед собой, может что-то поменяться в твоем художественном стиле?
– Сейчас во время каникул не хочется думать о работе. Могу сказать, что хочу больше заниматься буддийской пластикой. Шагом в этом направлении уже была статуя маленького Будды, которую я сделал для Иволгинского дацана.
А стиль? Иногда у меня спрашивают, как я выработал свой стиль. Но я ничего не вырабатывал, это мое мироощущение, так я понимаю свое творчество, так думаю и так дышу. В этом сложно что-то изменить. Я обращал внимание, что меняется пластика в зависимости от места, где я в настоящее время работаю. На это влияют климат, окружение, люди, например, в Италии пластика может отличаться от той пластики, которая получается в Лондоне или в Москве.
– И последний вопрос. Насколько изменился Улан-Удэ, на твой взгляд?
– В облике города чувствуется позитивная динамика, однако это внешние изменения, люди же меняются мало. Трудно сказать, хорошо это или плохо, ведь с изменениями исчезает наша национальная идентичность, а такие потери меня беспокоят. Конечно, это происходит на глобальном уровне, тем не менее, я вспоминаю, что меня в детстве окружал огромный и прекрасный мир, который исчез, когда я пошел учиться в интернат. Думаю, такие тонкие культурные и национальные вещи нужно поддерживать, воссоздавать и развивать.
Для меня одним из красивейших городов является Катманду. Его своеобразное очарование не могло не возникнуть из-за бедности и жизненных ограничений. И я боюсь, что когда в Непал пойдут деньги, всю эту красоту будут сносить, строить современные отели, высотки, и эта великолепная красота Катманду исчезнет.
