Окончание. (Начало здесь)
Зимовье-призрак, или Отписка о том, как десятник козачей Селенгинского острогу Васильев в 7174 году от сотворения мира обманул енисейского воеводу Голохвастова.
Итак, можно ли проверить достоверность информации о строительстве в 7174 году (1665-1666 годах) зимовья в устье Уды, содержащейся в донесении («отписке») селенгинского приказчика Осипа Васильева? Можно! Есть несколько вполне себе достоверных документов, свидетельствующих о том, что никакого зимовья в период с 1668 по 1677 год здесь не существовало. И факт остается фактом: ни в одном из документов 1665-1680 годов о связанных между собой Енисейском, Иркутском, Братском, Балаганском, Баргузинском, Селенгинском, Еравнинском, Баунтовском, Иргенском, Нерчинском и других острогах ни разу (!) не упоминается ясачное зимовье на Уде, якобы относящееся к Селенгинскому острогу.
Между острогами и относящимися к ним заимками и слободами в этот период активно перемещались по делам службы подданные Московского царства, четырех монгольских ханств, Цинской империи, перевозятся товары, дипломатическая, чиновничья и хозяйственная почта, ясак, оружие. Все эти перемещения детально фиксируются (персонально и поштучно). Но этого злополучного «ясачного зимовья» как будто бы вообще не существует. Оно нигде не фигурирует. Хотя сбор ясака в соответствующих отписках, росписях ясачных сборов описывается дотошно.
Опись и чертеж Перфильева
Теперь о документах по досмотру всего хозяйства Селенгинского острога и относящейся к нему заимки, а также содержащих подробное описание поселений московитов и «иноземцов» по реке Селенге и в устьях рек Чикой, Оронгой, Уда, Итанца (вниз от Селенгинского острога) в период со времени строительства Селенгинского острога (7 октября 1665 года) и до 1680 года, когда появились первые упоминания об Удинском остроге.
Напомним, что уже через год после появления в устье Чикоя Селенгинского острога царь Алексей Михайлович поручил енисейскому воеводе Кириллу Яковлеву, сменившему на этом «кормлении» Василия Голохвастова, сделать «досмотр и опись острога», произвести «допросы» казаков и составить чертеж. Это было сделано дважды – в 1668 и 1673 годах.
В 1668 год с первой в истории Селенгинского острога царской ревизией сюда приехал из Енисейска сын боярский Иван Перфильев. И первый документ с описью Селенгинского острога – «отписка» Перфильева «о состоянии Мунгальской земли, о пути в Китай и о переговорах его с Кукан-ханом (Цэцэн-ханом. – С.Б.) относительно ясака и свободного пропуска русских людей через Мунгальскую землю», отправленная в Москву из Енисейска в июле 7176 (1668) года. Боярский сын подробно описал путь до Селенгинского острога и свою дипломатическую миссию к Цэцэн-хану.
Документ содержит первую опись Селенгинского острога: «… А Селенгинской острог поставлен над рекою Селенгою, мерою стены по пятнадцать сажен, по углам четыре избы, на избах — башни. Около острогу надолбы. А места прилегли около острогу степи каменные, пашенных мест нет нигде и овощей никаких не родитца; местами есть яблони и сандал. А кочюют близ Селенгинсково острога все мунгальские люди розных тайш, а иные люди опроче мунгал блиско Селенгинсково острога не кочюют».
Перфильев писал, что обложить данью «мунгал», которые в подданстве быть не хотят, пока нельзя, поскольку «…мунгальским людем ласкою и посольством не чая им быть в ясачном платежу, потому что земля гораздо многолюдна и люди самовластны и больших своих мало почитают и речь их похвальная, что стоять им всем царям и тайшам друг за друга за един человек откуда будет война». Но: «…Есть в верх Чика и Хилка рек тунгусы – юрт с шестьдесят, от Селенгинсково острога дней за пять или за шесть, –- пишет Иван Перфильев в своем донесении. – И тех тунгусов за помочью божиею мочно ли будет привести под великого государя высокую руку в ясачной платеж…».
Ни о каких «тунгусских людях Коленкурского роду», для которых было поставлено зимовье в устье Уды, речи нет. А сами насельники острога строят планы обложить данью тунгусов из верховьев Чикоя и Хилка. Никакого ясачного зимовья в описи Селенгинского острога нет.
Досмотр капитана драгунов Полякова
Второй досмотр был в 1673 году, перед первым московским посольством к цинскому императору Китая. Материалы этой ревизии были истребованы Сибирским приказом для возглавившего посольство Николае Милеску-Спэтару (Николая Спафария), известного политического деятеля Молдовы и Валахии, первого русского посла в Китае.
В «Списке с доезду тобольского сына боярского Степана Полякова о досмотре Ново-Селенгинского острога и его окрестностей» от 23 ноября 7181 года (3 декабря 1673 года) тоже никакое зимовье на Уде не фигурирует. Хотя драгунский капитан из Тобольска был послан в Селенгинский острог как раз для «дозору новаго острогу», а также для того, чтобы описать, «каковы в нем крепости и около какия есть угодья, и много ли пашенных земель, и какие живут люди».
Тобольский ревизор очень подробно описал Селенгинский острог. В своем «Списке..» Поляков фиксировал все строения, приписанные к Селенгинскому острогу. Например, заимку казака Ивана Тюхина, находящуюся в двух днях езды на лошади от острога. Эта заимка известна тем, что стала отправной точкой посольства Николая Спафария в 1675 году. Там же в 1688-1689 годах размещались «зимние квартиры» одного из трех полков московских стрельцов полковника Федора Скрипицына, прибывших на границу с Китаем в составе армии, сопровождавшей царского посла Федора Головина, заключившего Нерчинский договор 1689 года о границе с Китаем.
Подробно досмотрев и описав в «списке» и сам Селенгинский острог, и приписанные к нему казачью деревню возле острога и заимку селенгинского казака Ивана Тюхина, расположенную в 200 км от Чикоя, боярский сын Поляков ничего не писал об «ясачном зимовье» в устье Уды, где по отписке Осипа Васильева уже 8 лет как «собирается ясак»! Хотя Поляков как раз и прибыл, чтобы сделать опись всего, что приписано к Селенгинскому острогу.
«Сибирское Эльдорадо»
Может быть, «зимовье» не попадает в опись не потому, что о нем забыли рассказать Полякову, и не потому, что он, минимум дважды проезжая мимо зимовья (как и раньше Иван Перфильев), его не заметил? А может, дело в том, что 8 лет до этого казачий десятник Васильев просто обманул енисейского воеводу Голохвастова, написав в донесении о том, что «поставлено зимовье в устье Уды реки»?
Напомним, что основным занятием русских казаков в Сибири, так же как и английских и французских пиратов в Атлантике и Карибском море, а также испанских конкистадоров в Южной Америке, был грабеж местного населения и приведение туземцев к коронам своих монарших особ (московского царя, британской королевы и французского короля). И пираты, и конкистадоры, и казаки плыли к своей цели на кораблях. Одни по океану, другие по сибирским рекам, перетаскивая свои струги волоком из верховьев одной реки в верховья другой.
Снаряжение для таких экспедиций и в Сибири, и на Карибах осуществлялось в долг у купцов или монархов в надежде найти свое «эльдорадо». В случае с экспедицией на Селенгу казаки Гаврила Ловцов и Осип Васильев новых данников, пушнины и золота не нашли. И, скорее всего, чтобы освободиться от денежно-пушного долга («должились в кабалы и давали на себя крепкие записи с уговором и порукою круговою». – С.Б.) десятник Васильев решил просто приписать себе строительство зимовья!
Спафарий и «мунгальския юрты»
К этому же выводу можно прийти, исследуя маршрут посольства из Москвы в Китай, которое проходило в 1675 году под руководством дипломата и переводчика Николая Спафария. В общей сложности в устье Уды, где, по словам Осипа Васильева, с 1665 года стояло казачье зимовье, посол Спафарий проходил 4 (!) раза, но ни разу не видел здесь никакого зимовья.
Все перемещения посла зафиксированы в его путевом дневнике, который он начал 3 мая 7183 года (13 мая 1674 года), отправляясь из столицы Сибири – города Тобольска (ныне райцентр Тюменской области). В дальнейшем эти записи составили его знаменитую «Книгу, а в ней писано путешествие Царства Сибирского».
Итак, Николай Спафарий переправился через Байкал и добрался до Ильинской слободы на Селенге 25 сентября 7184 года (5 октября 1675 года). А уже 30 сентября его посольство сухим путем (на лошадях и верблюдах) выехало в Селенгинский острог с заимки казака Ивана Тюхина, расположенного в 4-х верстах выше Ильинской слободы. Как пишет Спафарий, они ехали по правой стороне Селенги по маршруту следования вверх по реке, то есть по ее левому берегу. Проследим, какие же поселения встречал Спафарий на своем пути.
30 сентября – «на правой стороне реки Селенги юрты мунгальския, от деревни Тюхины 25 верст». Потом еще юрты и еще, и еще... 1 октября - «Река Рангой (Оронгой. – С.Б.), а вытекла из гор каменных, от юрт 3 версты», «на той же стороне юрты мунгальския ж, от реки Рангоя версты»; потом еще юрты. 2 октября - «на той же стороне юрты мунгалъския, от юрт 5 верст». Снова юрты, юрты и юрты – «и октября во 2-й день приехали в Селенгинской острог».
Таким образом, в первый раз проезжая по Селенге (по левому берегу) выше заимки Ивана Тюхина, Спафарий обнаружил только «юрты мунгальския». Зимовья в устье Уды, которое должно было стоять на правом берегу (на левой стороне по пути следования), посол, конечно, мог и не заметить. Но трудно предположить, что казаки в заимке Тюхина и в Ильинской слободе, приписанные к Селенгинскому острогу, и служилые люди Селенгинского острога, сопровождавшие царского посла в поездке, не сообщили бы ему о зимовье, если бы оно там действительно стояло.
Второй раз мимо места, где должно было стоять зимовье, Николай Спафарий проезжал на обратном пути из Селенгинского острога до заимки Тюхина. Так это описывается в его книге: «…И стояли в остроге октября по 4-е число, и видя, что на продажу Мунгальцы в острог скота не пригоняют, отпустили Великаго Государя служилых людей для покупки скота в дальние мунгальские улусы, а сам возвратился назад в заимку того ж числа иным путем, не тем, которым ехал подле реки в острог. И октября в 7-й день приехали опять в заимку». Разведывая местность, Спафарий налегке, без обоза, добрался до заимки «иным путем» – вдоль правого берега Селенги, где и должно быть «зимовье-призрак». И опять он не увидел зимовья в устье реки Уды. Удивительна неосведомленность или забывчивость местных казаков, которые обязаны были доложить послу от самого царя о всех русских поселениях, так же как о самом Селенгинском остроге и заимке Ивана Тюхина. Но казаки молчат, как китайские шпионы! А было ли зимовье?!
Нет зимовья
И в третий раз маршрут посольства Спафария пролегал прямо по тому месту, где позже был построен Удинский острог, а, по словам многих историков, до постройки острога стояло зимовье. Этот путь также детально описан в книге Спафария.
Самое интересное, что хотя Спафарий так и не увидел этого зимовья в устье Уды, он о нем все-таки напишет. Но не в тот день, когда будет проходить мимо него, а только через 10 дней, находясь в 275 верстах от этого места, почти у истоков реки. «Стан 10-й. Ноября в 16-й день ехали по той же реке Уде до половина дни, и оставили реку направе, а ехали на лево; а река Уда течет из хребта, и по ней казаки промышляют соболи, и ныне на усть реки Уды есть зимовье казачье». Спафарий упоминает зимовье со слов сопровождающих его казаков, которые все-таки рассказали послу о том, что некие казаки, оказывается, занимаются тем, что не собирают соболиный платеж с тунгусов, а сами промышляют его. И о том, что они якобы используют для этого зимовье! Которого никто из служилых людей не видел, даже когда проходил чуть ли не прямо по этому зимовью.
Кстати, посольство Николае Милеску-Спэтару завершилось ничем – китайские сановники не восприняли его всерьез и не стали с ним ничего обсуждать – вернулся в Москву только в 1677 году.
Итак, ни Гаврила Ловцов, ни Осип Васильев не ставили зимовья в устье Уды. И нет ни одного достоверного свидетельства того, что это зимовье действительно существовало. Кроме сомнительной и очень скупой информации самого Васильева, информации без даты постройки, описания обстоятельств и указания на то, кто его построил, что было весьма нехарактерно для подобного рода документов того времени. За 15 лет – до постройки уже Удинского острога – никто информацию Васильева не подтвердил.
Если даже это зимовье и существовало, то никакого исторического значения это сооружение явно не имело. Поскольку цели оно своей не выполняло, ясак с тунгусов, которые «разбрелись», не собирался, в зимовье никто службу не нес, не жил, никто из ответственных служилых людей его ни разу не видел и никто не писал о нем начальству в Енисейск, Тобольск или Москву.
Томский след в истории
Так кому же можно поставить памятник как основателю Улан-Удэ, если миф о том, что «город начинался с зимовья» будет развеян? По логике, тому, кто построил Удинский острог, первые упоминания о котором появились в 1680 году. Имеются в виду два небольших документа.
Это «Роспись торгового человека Исая Остафьева Посаленова» (июль 1680 года): «… иду я из Иркутского острогу мимо Удинского острогу в Дауры, в Нерчинский и Албазинский остроги, а со мной идет русяново свово привозного товару». Другой документ – это «Проезжая, выданная брату торгового человека Митрофана Панкратьева Михаилу Панкратьеву на проезд из Иркутского в Удинский и Баргузинский остроги с русским товаром». В проезжей грамоте говорится: «…По государеву цареву и великого князя Феодора Алексеевича всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержца указу отпущены из Иркуцково за Байкал на Селенгу в Удинской и в Баргузинской остроги торгового человека Митрофана Панкратьева брат ево родной Мишка Панкратьев».
В различных исторических работах и энциклопедиях постройку Удинского острога-крепости приписывают приказчику Селенгинского острога, боярскому сыну из Томска Ивану Поршенникову, сменившему на этом посту Осипа Васильева. Гаврила Ловцов также путешествовал в сопровождении посольств монгольских правителей, заменял Ивана Поршенникова в качестве приказчика Селенгинского острога, когда тот уезжал с торговой миссией в Китай.
Впрочем, документов о самом строительстве Удинского острога Поршенниковым тоже нет. Известно, что он был приказчиком в Селенгинске в 1680 году, когда Удинский острог, относившийся к ведению Селенгинска, появился в документах Сибирского приказа.
Строителями же города Удинского (Удинска) являются царский посол и сподвижник Петра I, будущий канцлер Российской империи, коренной сибиряк и сын тобольского воеводы Федор Головин, и московские стрельцы полковники Павел Грабов и Антон фон Шмаленберг, которые в 1689 году возвели новую крепость-город на месте бывшего малого острога. В официальной российской истории XVIII-XIX веков Головин считался основателем городов Нерчинска и Удинска.
Да и Николае Милеску-Спэтару в 1675 году написал о возможности строительства острога на Уде из-за выгодного стратегического и географического положения: «…а в тех местах от реки Уды степь в ширину версты по три, а за степьми горы, а на горах лес всякий, и места самыя добрыя и конские кормы хорошие и солонцы многие, что лутче тех кормов, что по Уде скоту не надобно; и подле реки Уды мочно и острог ставить и суды делать и места хлебороднаго сыскать мочно».
Может, из этих трех исторических личностей и нужно выбрать основателя Улан-Удэ.
Крепость-острог и «город гуннов»
Есть и другой вариант. Поскольку сложно сказать, кто является основателем столицы Бурятии, выходом из этой ситуации могло бы стать возведение музея-реконструкции Удинского острога на историческом месте основания. Этот туристический объект с памятниками в честь упомянутых исторических лиц (включая и Гаврилу Ловцова с Осипом Васильевым) можно было бы объединить в один туристический маршрут с этнографическим музеем на Верхней Березовке и будущим музеем-реконструкцией «города гуннов» вблизи Иволгинского гуннского городища.
И последнее. О том, «кто в доме хозяин». Сегодня подавляющее большинство горожан можно исторически отнести к пришлому населению. Это относится и к русским, и к бурятам. Еще в начале XX века численность городских жителей Верхнеудинска не превышала 6 тыс. человек. Главным же событием в истории города является придание ему статуса столицы Бурятии. Именно с этого момента стало резко увеличиваться число ее жителей. Происходило это, начиная с 30-х годов прошлого века за счет притока рабочей силы, промышленных и культурных специалистов из других регионов СССР, а также за счет переселения сюда бурят в процессе так называемого роста национальных кадров.
И пока местные «национально озабоченные» личности и политические циники, решившие заработать популярность на взрывоопасной теме межэтнического противостояния, не перессорили здесь всех со всеми, инициативу в деле возведения памятника основателям города нужно брать другим, более ответственным людям. Чтобы не возводить в центре Улан-Удэ и в душах людей «мемориал вражды».
