У читателей может возникнуть вопрос: почему такой хитроумный подзаголовок у этих заметок. Объясняю. Я – пенсионер, нигде не работаю, никому не служу и ничьи идеи не озвучиваю. Представляю только сам себя. И на происходящее смотрю со стороны. В то же время – всю жизнь проработал в системе рыбного хозяйства: 10 лет в Челябинске и 28 лет в Бурятии. Работал и в рыбохозяйственной науке, и на производстве. В общем, подержал рыбу за хвост. И, главное, до сих пор не утратил интерес к профессии, перейдя, правда, на публицистику.
Кто хочет – тот может
Артур Мурзаханов со своей группой (работал в ФГБУ «Заповедное Подлеморье») покинул республику. Мы лишились самых эффективных в байкальской истории борцов с браконьерством. Кто-то, конечно, перекрестился, но по большому счёту это огромная потеря для Байкала. Анализ относительно непродолжительной деятельности группы Мурзаханова позволяет сделать три важных вывода.
- Непобедимость браконьерства – это миф. И он развеян. С браконьерством можно бороться и, главное, вполне реально его побеждать. Было бы желание. Правильно поёт Высоцкий: «…кто хочет, тот и может…». На подконтрольной территории группа практически искоренила это негативное явление. Очень важный пример для Байкала, да и для всей страны.
- Чтобы победить браконьеров – необходимо объявить им войну. И воевать не на словах, а на деле. Браконьеры во всём мире понимают только язык силы. С позиций силы с ними и следует поступать, естественно, в рамках правового поля.
- Насквозь прогнившая государственная система рыбоохраны (у нас это Ангаро-Байкальское территориальное управление Росрыболовства – АБТУР) только имитирует борьбу с браконьерством. Какой беспредел творится на реке Селенге во время нерестового хода омуля – см. «Байкальскую правду», № 36, за 19 сентября 2017 года.
В лучшую сторону положение не изменят ни дроны, ни супермощные лодочные моторы, ни опергруппа «Сарма». Всё дело в людях, в их внутренней мотивации. И эффективная работа группы Артура Мурзаханова тому подтверждение. А сотрудники рыбоохраны не заточены под это – система-то сгнила ещё в советские времена.
Что важно. В стране тотального бардака опергруппа Артура Мурзаханова сумела навести порядок на вверенном участке работы, и её деятельность сверкнула как «луч света в тёмном царстве». Будь у меня такие полномочия – всех бы наградил медалью «За заслуги перед Республикой Бурятия». В околорыбных кругах ходят слухи, будто Артур Мурзаханов предлагал свои услуги по охране омуля АБТУРу уже в масштабах всего Байкала, но получил отказ. Если это на самом деле так – отказ очень красноречиво свидетельствует о многом.
«Заговор» академиков
Байкал изучают в основном несколько организаций. Лидирующее положение занимает всемирно известный Лимнологический институт СО РАН во главе с А.П. Федотовым – доктором геолого-минералогических наук. Затем Байкальский музей Иркутского научного центра СО РАН под руководством кандидата географических наук В.А Фиалкова. Это Академия наук, а есть ещё Минобрнаука. В этой системе выделяется научно- исследовательский институт биологии Иркутского госуниверситета (бывший знаменитый БГНИИ) – директор М.А. Тимофеев, доктор биологических наук. Это, скажем, потусторонние научные силы. С нашей стороны Байкала их активно поддерживает А.К. Тулохонов – научный руководитель Байкальского института природопользования СО РАН, академик РАН, доктор географических наук.
И что же эти руководители нам рассказывают про омуля? Очень много чего рассказывают, причём необычного. Всего не перескажешь. Главное, все они поддерживают позицию Лимнологического института, будто омуля в Байкале как грязи, и он просто не учитывается теми методами учёта, которыми пользуется рыбохозяйственная наука в лице Байкальского филиала Госрыбцентра. И отсюда вывод: запрет введён совершенно напрасно.
Единственно же правильный, по их мнению, – гидроакустический метод учёта. Поскольку к этим работам я не имел отношения – не мне о них и судить. Лучше к Андрею Варнавскому обратиться – он всё растолкует. Эти исследования проводились когда-то совместно академической и рыбохозяйственной наукой, а проблема заключается в разной интерпретации полученных данных. Помнится, сей спор длится не одно десятилетие и даже выплёскивался на страницы газет.
Как было в 1969 году
А мы зададимся очень простым вопросом. На основании каких показателей приняли решение о запрете промыслового лова омуля в конце 60-х годов XX века, ведь в то время о гидроакустическом методе учёта запасов ихтиологи разве что мечтали. Инициатором моратория 1969 года стал завлаб ихтиологии Лимнологического института, доктор биологических наук Б.К. Москаленко. В двух статьях в газете «Правда» («Чтобы не оскудевали сибирские реки» за 10 января 1966 года и «Снова о судьбе байкальского омуля» за 17 ноября 1967 года) он выразил озабоченность состоянием запасов сиговых рыб в Сибири. Относительно омуля заявил: «С полной ответственностью мы утверждаем: сейчас единственный способ сохранить омуля в Байкале – полный запрет его лова на 5-7 лет. Конечно, запрет – дело не лёгкое. Но другого выхода нет».
У меня хранятся эти пожелтевшие от времени газетные вырезки. И удивляешься, какую силу имела в то время публикация в «Правде», она была намного весомее научной статьи в престижном журнале.
Так на чём же строилась система доказательств, подтверждавших необходимость запрета 1969 года? Исключительно на снижении добычи. Причём неким рубежом, красной чертой опасности, стал годовой вылов омуля ниже 1 тыс. тонн. Такого уровня, в прошлую депрессию достигли в 1968 году, а в нынешнюю – в 2014 году.
Конечно, искушённый читатель скажет: это официальная статистика, которая не отражает реального положения дел, ведь существует и неучтённый вылов. И будет прав. Предлагаю пока в эти дебри не углубляться.
Меня, как бывшего рыбовода, интересуют в первую очередь масштабы искусственного воспроизводства омуля, как индикатор состояния его запасов. Когда-то по этому показателю мы были мировыми лидерами. А сейчас?
Всё познаётся в сравнении. В первый год прошлого запретного периода (то есть в 1969-м) на единственном в то время Большереченском рыбоводном заводе было заложено на инкубацию 548 млн шт. икры омуля. А в первый год нынешнего запрета тремя заводами (Большереченский, Селенгинский, Баргузинский) только 121,5 млн штук живой икры, что в 4 раза меньше. Причина одна – дефицит производителей.
«Сказки дядюшки Римуса»
А как же объясняется это явное противоречие: запасы омуля как будто большие, а нерестовое стадо при этом мизерное. Вот любопытный ихтиологический пассаж академика Тулохонова из «Служебной записки в связи с введением запрета на вылов омуля на оз. Байкал» за 16.10.2017г.: «Нерестовые реки оз. Байкал в условиях дефицита атмосферных осадков почти на треть снизили объём стока, уменьшилась и скорость водного потока, соответственно увеличилась температура речной воды. В этих условиях нерест омуля приобрёл новые качества. Прежде всего, на нерест в реки с неблагоприятными условиями пошла небольшая и самая продуктивная часть стада, достигшая максимальной зрелости. Между тем, основная масса омуля находится на глубине и ждёт более комфортных условий для нереста. И вполне может сложиться такая ситуация, когда нормальный цикл развития икры остановится, и омуль на нерест не пойдёт».
Вымысел – вот самая мягкая оценка подобных высказываний. Я проконсультировался у ихтиологов по этому вопросу. На самом деле, каких-либо отклонений в нерестовом поведении омуля пока не наблюдается. Жизнь продолжается, и все созревшие особи отнерестятся как миленькие. Бабе родить – нельзя погодить. Вот только омулёвых «баб» маловато осталось. Пропили, проели, разворовали, распродали. Вот и показалось дно у омулёвой бочки. И на пиндосов в этом случае не свалишь, и англичанка здесь не гадила – сами всё сотворили, собственными руками. Менталитет, видно, такой. Вначале до основания разрушить, а затем героическими усилиями восстанавливать. С таким подходом светлое будущее нам уж точно не светит.
Признаемся, всё-таки одно отклонение есть. По Селенге омуль перестал подниматься на верхние нерестилища, но такому малому количеству производителей вполне достаточно и нижних нерестовых участков. Ихтиологи даже заговорили о новом типе нерестовых миграций.
Ещё идут разговоры, будто омуль изменил вековым привычкам и стал нереститься непосредственно в озере. Но объясните мне, простому ихтиологу-рыбоводу, как рыба, предпочитающая брачные игры на течении, вдруг стала откладывать икру в стоячей воде? Много раз наблюдал за процессом нереста омуля в садковой базе Селенгинского рыбоводного завода. В буквальном смысле держал свечку. Так вот, нерест проходит вечером, на поверхности воды, при обязательном течении и сопровождается характерными звуками – «шлепотком».
Элементарно, Ватсон!
Здесь не зря старательно выписаны научные регалии уважаемых учёных – руководителей. И что удивительно: все они кто угодно, но только не специалисты-ихтиологи. Об омуле рассуждают геолог, географы и в лучшем случае зоолог-«беспозвоночник». А ситуация-то складывается как в бессмертной басне: «Беда, коль пироги начнёт печи сапожник, а сапоги тачать пирожник». Об этом чуть ниже.
А пока вполне закономерный вопрос – в чём же их интерес? Выскажу предположение. Если бы мы жили во Франции, тогда было бы «шерше ля фам» (ищите женщину), а поскольку мы живём в России, значит, ищите деньги. Всё просто – руководство Лимнологического института, нагнетая омулёвые страсти, надеется отхватить кусок рыбного пирога. А коллеги их активно поддерживают.
Что в сухом остатке
А что же с оценкой запасов омуля? Известный исследователь байкальского тюленя доктор биологических наук Е.А. Петров (заметьте, не географ, а специалист по морским млекопитающим) пишет: «Сейчас никто не может сказать, сколько нерпы на Байкале. Применяемая методика даёт большую ошибку, но это полдела. Бог с ней, с ошибкой. Когда есть ряд оценок, то есть одну и ту же работу выполняют периодически, а лучше ежегодно, то можно хотя бы уловить динамику численности, несмотря на ошибку. То есть больше становится нерп или меньше».
Подойдём с этих позиций к омулю. Допустим, методика учёта, используемая ведомственной наукой, несовершенна. Но она применяется десятки лет и уж тенденцию-то можно определить наверняка. И такие традиционные показатели как падение промысловых уловов, уменьшение численности нерестовых стад, практически «никакая» закладка икры на инкубацию, свидетельствуют о значительном сокращении запасов байкальского омуля. И нынешнее положение будет похуже, чем в прошлый запретный период.
Давайте на мгновение представим такую картину. Лимнологический институт получает необходимые средства (тот самый кусок пирога) на оценку запасов омуля гидроакустическим методом, успешно проводит работы и, как всегда, насчитывает немереное количество омуля. По меньшей мере, это приведёт к противостоянию академической и ведомственной науки (что уже бывало в истории) и, самое главное – загонит омулёвую проблему в патовое состояние. Вот в чём беда. Раньше времени углубляться в эту тему, честно говоря, смысла нет. Но предупредить надо.
И последнее, всё-таки определение запасов омуля и научное сопровождение запрета – функция рыбохозяйственной науки, вот она пусть этим и занимается. А Лимнологический институт, надо думать, без работы не останется. Проблем-то на Байкале вон сколько.
