Из рукописи книги «Листая памяти страницы»
30 июня 1956 года ЦК КПСС принял постановление «О преодолении культа личности и его последствий». Говорили о постановлении много – в партийных и комсомольских организациях, на собраниях в коллективах, в газетах и на радио. В основном речь шла о нарушениях законности, репрессиях, давалась оценка деятельности Сталина. Сам текст не публиковался. Но Бараеву удалось достать это постановление и принести в редакцию. Впервые мне пришлось держать в руках решение высшего органа партии, напечатанное отдельной книжицей в красной обложке с надписью «Секретно» в правом верхнем углу, от которой замирало сердце.
Текст постановления мы с Исаем Калашниковым читали втихаря, положив книжку в выдвижной ящик стола, и при входе в кабинет посторонних немедленно задвигали ящик на место. Постановление шокировало. Правда, тогда слово «шок» еще не было в обиходе. Обходились другими словами. Действительно, это было потрясение. Даже сейчас, спустя многие десятилетия, не могу избавиться от чувства, в первую очередь, облегчения, которое тяжелым бременем висело над семейной тайной. Она даже в кругу самых близких людей никогда не обсуждалась. Не говорили о ней и в более поздние времена, а сейчас и подавно обсуждать ее некому, да и не с кем, поскольку, кроме меня, вряд ли о ней кто-нибудь знает.
Старший брат отца работал прокурором в одном из районов Иркутской области, а затем стал заместителем областного прокурора. Его арестовали весной 1938 года. Суд был скорый. Точнее сказать, суда вовсе не было. Состоялось заседание так называемой «тройки». От него осталась лишь узкая полоска папиросной бумаги с подписями, сделанными цветным синим карандашом, и обозначенная мера социальной защиты – расстрел. Такие бумажные полоски мне не раз приходилось видеть затем в архивных документах НКВД.
Не знаю, «шпионом» какой страны был мой дядя – Аргентины или Занзибара, о которых, уверен, он не имел никакого понятия. Семью – жену и двоих детей – по странности, никуда не сослали. Возможно, к этому времени вступило в силу постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 18 ноября 1938 года «О серьезных нарушениях социалистической законности в органах НКВД, судах и прокуратуре» и волна репрессий пошла на убыль. Знаю лишь, что вскоре после ареста дяди его жена умерла, оставив полными сиротами двоих детей. Старшей, Лиде, было 14, младшему Шурке – 8.
Отец съездил за ними в Иркутск, и они стали жить в нашей семье. Но прожили недолго. Когда началась война, Лида вместе с агитбригадой уехала с концертами на фронт, там заразилась тифом и умерла. А Шурка связался со шпаной, которой во время войны было вокруг достаточно много. В одно время он даже таскал меня с собой и, прикрываясь мною, лазил по карманам. В ту пору мне исполнилось только-только 5 лет.
Я рассказал о Шуркином занятии маме, она – отцу. Тот надрал Шурке уши и отправил работать на ПВЗ с проживанием в общежитии. Шурка совершил несколько прогулов, постоянно опаздывал на смену, получил по законам военного времени несколько месяцев лишения свободы. Случилось это в 1944 году. Наказание отбывал, работая на этом же заводе, и жил здесь же в бараке за колючей проволокой.
Это была распространенная тогда форма наказания за нарушение трудовой дисциплины, и такие исправительно-трудовые колонии были созданы при многих крупных промышленных предприятиях. Знаю по архивным документам, что в Бурятии такие колонии были открыты при Закаменском вольфрамо-молибденовом комбинате, на угольном разрезе в Гусиноозерске (тогда город Шахты), на лесоразработках в районе Онохоя и даже при каких-то рыболовецких колхозах на Байкале.
Гонять на работу под конвоем совсем не нужно, все рядом. Но Шурка не утерпел насилия над личностью, с завода сбежал и вскоре попался на краже. Срок отбывал на Колыме. Там раскрутился на новый срок, отбыл в общей сложности почти 20 лет.
В 1955 году после окончания средней школы я был принят на работу в редакцию молодежной газеты, писал на криминальные темы и однажды рассказал об этом приключении в кругу своих коллег. История эта забылась, выветрилась из памяти, но вдруг совсем недавно напомнила о себе публикацией бывшего работника газеты Бараева. Вот что он сообщил обо мне в газете «Новая Бурятия»: «… В детстве помогал взрослым «лепить скачки» - грабить квартиры. Стоял на шухере, лазил в форточки. Но взялся за ум. Начал работать в молодежной газете…».
Что касается моего родственника Шурки, расскажу конец этой истории. В начале 60-х годов я работал оперуполномоченным уголовного розыска в центральном аппарате МВД Бурятии. Однажды в кабинет зашел коллега и показал поступившую в МВД ориентировку. Как я потом догадался, он хотел сделать для меня доброе дело и решил предупредить меня о возможных крупных неприятностях.
Коллега загадочно улыбался, заглядывал в глаза, наконец, прямо спросил, есть ли у меня родственники на Колыме. Я искренне ответил, что таковых не имею. О существовании Шурки я к тому времени совершенно забыл. Но он показал бумагу, которая извещала о том, что из мест лишения свободы под надзор милиции освобождается рецидивист, придерживающийся воровских традиций, которому местом спецпоселения определено общежитие Татауровского кирпичного завода. Это был Шурка.
Бурятия никогда не была пристанищем «воров в законе», «смотрящих» или «положенцев» – элиты криминального мира. Поэтому весть о скором прибытии сюда одного из представителей высшей криминальной касты вызвала среди оперативного состава и руководства МВД настоящий ажиотаж.
Несколько раз меня расспрашивали, имею ли я к нему отношение. Я упорно от всего открещивался. Думаю, если бы этот факт был подтвержден, на моей служебной карьере можно было ставить крест. Но, слава Богу, все обошлось.
Мне хотелось повидаться с Шуркой, съездить в Татаурово. Но все время мешали какие-нибудь дела. Через месяц Шурка был убит паяльной лампой кем-то из местных жителей, который, конечно же, не знал, с каким аристократом преступного мира он имеет дело. Не завидую его дальнейшей судьбе. Вряд ли он долго после этого прожил. Так трагически прервалась целая ветвь семейного древа.
Постановление от 30 июня 1956 года, с которого я начал этот рассказ, привело еще к одному семейному событию.
Мы жили на Банзарова в доме вековой постройки, состоящем из комнаты и большой кухни. Говорили, что в этом доме когда-то останавливалась княгиня Волконская, когда следовала к мужу-декабристу в Нерчинск. Когда мы заехали в дом, сделали небольшую перепланировку. В кухне поставили фанерную перегородку рядом с печкой, получилась отдельная комната, где обитали мы с братом и постоянно находился кто-нибудь из наших приятелей, зашедших «на огонек». Жили тогда без особых развлечений – школа, Дом пионеров, кинотеатр… Скрашивали время активным общением с друзьями.
Однажды проснулся утром от необычного шума. У входной двери мама разговаривала с какой-то женщиной. Перемешались радостный смех и рыдания. Такого в доме раньше никогда не было. Выглянул из-за перегородки. У входной двери незнакомая мне женщина обнималась с мамой. Обе плакали. Увидев меня, женщина кинулась с объятиями ко мне.
– А это кто, как зовут?.. А где брат?..
Как я понял, речь шла не о моем родном брате, который, будучи студентом, уехал от института на сельскохозяйственные работы, а об отце. Он в то время продолжал работать в леспромхозе и жил в селе Старая Курба Заиграевского района. О братьях отца я знал, о сестре узнал только что. Плакали и смеялись долго. Потом начали хлопотать у печки, останавливались и снова обнимались со слезами.
История такова: Александра Прокопьевна Ванчикова, двоюродная сестра отца, жила в нашей семье в конце 20-х годов, когда училась здесь на медсестру. В начале 30-х годов начался военный конфликт на КВЖД, и тетю Шуру как медсестру призвали в армию. Там она познакомилась с врачом Очиром Ванчиковым родом из Агинска, вышла за него замуж. Родились дети – Вера, Зина, Клара, Ким, Клим. В конце тридцатых годов Очира Ванчикова арестовали как участника контрреволюционной организации, а семью выслали в Красноярский край «без права переписки». Говорят, существовала в то время такая «мера социальной защиты». Очира не расстреляли. Случился казус. Пока Очир ждал своей участи, арестовали уполномоченного НКВД, который вел его дело. В течение нескольких дней они даже сидели в одной камере.
Абсурдность обвинения Очира Ванчикова в принадлежности к контрреволюционной организации была очевидна. Однако это не помешало определить Очиру срок. Видимо, для профилактики, чтобы, не дай Бог, не вздумал в будущем заниматься недозволенными делами, если этим не занимался раньше.
В лагерях Магадана Очир Ванчиков провел более 15-ти лет, не имея никаких сведений о своей семье. И семья не знала, где он и что с ним. В середине 50-х годов он был освобожден и полностью реабилитирован. Вернулась из многолетней ссылки его семья, о существовании которой я не имел никакого понятия. Родители умели хранить тайну.
Видеть Очира мне не довелось. Рассказывали, что до самой своей смерти он почти постоянно находился дома и дальше небольшого озерка, расположенного в полусотне метров от дома, никуда не отлучался. В основном сидел на крыльце своего дома и в задумчивости курил.
Со всеми их детьми я, конечно, познакомился. Все они старше меня, поскольку к моменту ареста отца и их ссылки меня еще не было на свете. Потом приезжали ко мне знакомиться их дети, навестили внучки и правнучка. Но крепких семейных связей не наладилось. Сначала умер отец, с которым тете Шуре пришлось повидаться после ссылки только один раз, затем сама тетя Шура, потом мама. Темы для разговора оказались практически исчерпаны.
Перебираю в памяти все то, что известно о родных мне людях, и сердце наполняется горечью. Причины тому известны. Годы «великих преобразований» не прошли даром как для всей страны, так и для каждой семьи.
Об авторе: Языков Герман Корнилович. Филолог и юрист. Начинал свою трудовую деятельность как журналист, затем более тридцати лет работал в органах внутренних дел, из них почти двадцать лет – в службах уголовного розыска и БХСС. В качестве первого заместителя министра внутренних дел республики руководил агентурно-оперативной работой в системе МВД.
В 1990 году был избран народным депутатом Бурятии, утвержден Председателем Комитета по законодательству Верховного Совета республики. Один из авторов проекта ныне действующей Конституции Республики Бурятия. По истечении депутатских полномочий руководил аппаратом Президента РБ, работал начальником государственно-правового управления и главным федеральным инспектором труда по республике Бурятия. С 1997 года на пенсии.
Автор книг «Так назначено судьбой», «Встречи на дорогах», «Записки старого опера», сборника рассказов «След на земле», повести «Курсанты».
