Леонид Юзефович автор книги о бароне Унгерне - «Самодержец пустыни» впервые приедет в Бурятию. Многие книги посвящены Сибири, Бурятии и Монголии. Пообщаться с писателем читатели смогут 28 сентября в 18 часов в конференц-зале Национальной библиотеки на первом этаже. Отметим, перу Леонида Юзефовича (р. 1947) принадлежит не только документальный роман «Самодержец пустыни», повествующий о деяниях барона Унгерна в Монголии. Книга «Зимняя дорога» книга Леонида Юзефовича рассказывает о малоизвестном эпизоде Гражданской войны в России — походе Сибирской добровольческой дружины из Владивостока в Якутию в 1922–1923 годах. О Монголии рассказывает и его книга «Журавли и Карлики».
В этом году писатель представил сборник рассказов «Маяк на Хийумаа», которые написаны недавно и прежде не издавались. Среди них есть исторические и современные, но больше таких, в которых переплетены история и современность. Последние собраны в разделе «Тени и люди». Их сюжеты связаны с архивными поисками автора, с героями его документальных романов «Самодержец пустыни» и «Зимняя дорога». Как пишет Ъ, Юзефович встречается с внуком погибшего в Монголии белого полковника Казагранди, беседует о бароне Унгерне с его немецкими родственниками, кормит супом бывшего латышского стрелка, расследует загадочную историю любви унгерновского офицера к спасенной им от смерти еврейке. Тени реальных людей встают со страниц этой книги, и у каждой истории из прошлого есть продолжение в настоящем. Об этом наш разговор с ЛеонидомЮзефовичем.
— Как возникла книга рассказов и насколько они документальны?
— В отличие от других моих книг она сложилась постепенно, как бы сама собой. Это естественно, поскольку многие рассказы тут ну, пусть не документальные, но правдивые. То, о чем в них рассказывается, не сочинено, а пережито мной в разные годы. Когда-то в подобных случаях писатели ставили под названием подзаголовок «Быль». У меня его нет, тем не менее все эти истории происходили в реальности, причем происходили не с кем-нибудь, а со мной. Есть литераторы, предпочитающие писать от первого лица, но для них это не более чем литературный прием. В таких историях лирический герой имеет мало общего с автором. У них разные имена, биографии, профессии. В моих рассказах я — это я, Леонид Юзефович, историк и писатель. Мою жену действительно зовут Наташа. Мне в самом деле звонили сын и внук не то белого офицера, не то красного разведчика из рассказа «Поздний звонок». На окне моей питерской квартиры стоит железная статуэтка буддийской богини Гуань Инь, как в рассказе «Убийца». Немецкого журналиста из рассказа «Маяк на Хийумаа» и в жизни зовут Марио Банди. Он разрешил мне вывести себя под настоящей фамилией, потому что все написанное о нем — правда. История моих отношений с Игорем Казагранди из рассказа «Полковник Казагранди и его внук» тоже подлинная. Как и надпись, которую оставил мне на память полубезумный латыш из рассказа «Солнце спускается за лесом». Есть персонажи, чьи имена я по разным причинам изменил, но при желании нетрудно понять, о ком речь.
— Барон Унгерн с вами много лет. Его образ не потускнел в ваших глазах?
— Я просто с ним свыкся, он перестал потрясать мое воображение, как было когда-то. У меня есть стихотворение о нем с такими строчками: «Чтобы мне не сойти с ума, я простился с тобой…». Мне много раз казалось, что вот теперь я расстаюсь с ним навсегда, а потом выяснялось, что нет, не получилось. Надеюсь, после этих рассказов мы больше уже не встретимся. Я сказал о нем все, что мог.
— Что в нем вас притягивает?
— Второе, полное издание «Самодержца пустыни» имеет подзаголовок: «Барон Р.Ф. Унгерн-Штернберг и мир, в котором он жил». Вторая половина фразы для меня едва ли не важнее, чем первая. Эта моя книга рассказывает о Монголии и Забайкалье в то время, когда Унгерн был самой яркой фигурой тех мест. Сейчас он, как опорная колонна, держит своды этого канувшего в небытие призрачного мира. В таком качестве он меня и волнует — как центр вселенной, где я живу вот уже почти полвека.
— Многие исследователи очаровываются своими героями. Насколько сложно сохранить непредвзятость в отношении персонажа, с которым сроднился?
— Единственный человек в России, знающий об Унгерне больше, чем я, это востоковед Сергей Кузьмин. Несколько лет назад он издал сборник воспоминаний современников о бароне, но не включил в него мемуары колчаковского офицера и поэта Бориса Волкова. Хотя тот жил в Урге и лично знал Унгерна. Я спросил: «Сережа, почему нет Волкова?» — «Потому что его мемуары недостоверны»,— ответил Кузьмин. Да, Волков не образец исторической точности, но в этом плане он не слишком отличается от других мемуаристов. Подлинная причина в другом — Кузьмин любит Унгерна, а Волков его ненавидел. Сам я не раз пытался определить свои чувства к барону и в конце концов вывел формулу: смесь восхищения и отвращения.
Помимо всего прочего, он интересует нас еще и потому, что его жизнь легко укладывается в схему важного для ХХ века мифа о Белом вожде — если воспользоваться названием романа Майна Рида о белом американце, который становится вождем краснокожих и с их помощью мстит своим обидчикам. В более сложном варианте такой герой-одиночка оказывается среди якобы дикого, а на самом деле наивного чистого народа, не испорченного современной цивилизацией и страдающего от ее экспансии. Он проникается туземными идеалами и возглавляет борьбу этих детей природы с его собственным, прогнившим и развращенным миром. Подобный сюжет лег в основу многих голливудских фильмов вплоть до «Аватара». Эта красивая история безотказно трогает наши сердца, и Унгерн прежде всего волнует нас не как борец с большевиками, а как европеец, ставший буддистом, монгольским ханом и освободителем Монголии от власти Китая. Кстати, интерес к нему есть не только в России, но и на Западе. Моего «Самодержца пустыни» только что переиздали во Франции, а весной издали в Италии. На английском есть несколько совсем свежих и серьезных исследований о нем. Между прочим, историк Уиллард Сандерленд, автор книги «Плащ барона», убедительно опроверг мою гипотезу о точной дате рождения Унгерна. Один коллега выразил мне сочувствие, решив, что меня это должно страшно огорчить, но я спокойно отношусь к таким вещам.
— Где грань личного и публичного, о чем можно рассказать, а о чем лучше умолчать?
— В архиве ФСБ исследователь дает подписку: обязуется не разглашать личные тайны фигурантов архивных дел, не разглашать сведения об их болезнях и т.п. В других случаях эту грань провожу я сам. Четких правил у меня нет, но, если я знаю, что у человека не было детей и неприятная правда о нем не ранит его внуков и правнуков, я могу написать про него такое, чего не напишу о том, у кого есть живые потомки. В отношениях с Унгерном у меня руки развязаны — он был бездетен.
— А сын за отца отвечает?
— В какой-то степени — да. Если ты отделяешь себя от предков, какими бы они ни были, это уже безнравственно. Ведь ты — их порождение. Отречение от родных по крови людей всегда осуждалось народным сознанием. Как плоть от плоти своих предков ты автоматически берешь на себя ответственность за них. Разумеется, ответственность это сугубо моральная. Человек может ее не признавать и считать себя абсолютно отдельной особью, но чем ближе он к старости и смерти, тем тяжелее будет ему в этой своей отдельности. Герой моего рассказа «Маяк на Хийумаа», современный германский дипломат и родственник Унгерна, всю жизнь открещивался от «кровавого барона» и не желал иметь с ним ничего общего, но на краю могилы в нем многое изменилось.
— В какой момент человек обретает биографию и становится «исторической фигурой»: когда совершает поступок, важный для современников и потомков; когда умирает, а может, когда обретает литературную биографию, получая вторую жизнь, отделенную от своей земной?
— Человек становится исторической фигурой, когда начинает понимать смысл своей частной жизни в связи с историей своего города, страны, конфессионального или профессионального сообщества, а то и всего человечества. Для этого вовсе не обязательно быть генералом или политиком. Даже, пожалуй, лучше ими не быть.
