У 119 182 российских детей семьи нет. Именно столько детских анкет находится в федеральном банке данных о детях, лишенных родителей. 119 182 листа ожидания счастья и надежды, что ты окажешься кому-то нужен и у тебя появится семья. Увы, в том же банке всего 18 тысяч анкет тех, кто хотел бы принять сироту в свой дом. В чем причины такой диспропорции? Какие реалии и мифы мешают нашим людям решиться стать родными для одинокого ребенка?
На эти вопросы отвечают эксперты «Российской газеты»: Владимир Кабанов, заместитель начальника департамента госполитики в сфере защиты прав детей Минобрнауки России; Алла Дзугаева, заместитель руководителя департамента соцзащиты населения Москвы; Алексей Варламов, писатель; Вадим Меньшов, заслуженный учитель РФ, директор московского интерната N 8. А также мамы-усыновительницы: Инна Зотова и Ирина Поварова, журналисты «Радио России» (проект «Детский вопрос») и Евгения Пратусевич, преподаватель музыки.
Проблему детского сиротства в России все чаще оценивают уже как угрозу национальной безопасности. И, судя по последним событиям, руководство страны не находит в том преувеличения.
28 декабря 2012 года президент РФ подписал Указ, которым правительству РФ поручено до 15 февраля упростить процедуры усыновления детей, передачи их под опеку и попечительство. На этой неделе минобрнауки заявило, что уже готовы проекты нескольких законов и правительственного постановления. Согласно им, в частности, должны быть снижены нормы жилья усыновителей и сокращен перечень необходимых документов. Также предлагается семье, усыновляющей ребенка-инвалида, детей старше 10 лет или братьев и сестер, единовременно выплачивать 100 тыс. руб. за каждого ребенка, а не 13 тысяч, как сейчас. Готовится и федеральная программа «Россия без сирот». Ее цель передать как можно больше сирот на воспитание в семьи.
Статистика как страшилка
Почему, говоря о масштабах сиротства в стране, разные источники, в том числе официальные, называют самые разные устрашающие цифры – «700 – 800 тысяч», «около миллиона», а министерство образования сегодня говорит о 119 тысячах 182 сиротах? В чем тут дело?
Владимир Кабанов: Это особенности отечественной статистики. На конец 2011 года у нас было 654 355 сирот. Но в эту цифру вошли и те дети, что уже воспитываются в семьях, находясь под опекой родственников, в приемных и патронатных семьях. И даже усыновленные: данные об этих детях как о сиротах статистически учитываются вплоть до 18-летия ребенка. То ли по незнанию этого, то ли с умыслом, но проблема сиротства у нас еще используется и как страшилка. В первую очередь СМИ и политиками. Приводят такую вот застрашенную статистику как разменную карту в какой-то политической игре.
И говорить о том, что на всю Россию лишь 18 тысяч граждан готовы взять ребенка-сироту в семью, тоже несправедливо. Таких людей, кто об этом думает, планирует, у нас, конечно, гораздо больше. А 18 тысяч в федеральном банке данных – это те, кто уже принял решение, прошел все необходимые процедуры, зарегистрирован как кандидат в усыновители или в опекуны, но пока еще ищет «своего» ребенка.
Так мифы и рождаются: «все плохо, с сиротами катастрофа, россияне не желают брать сирот». Но вот еще немного статистики. В РСФСР в 1990 году (это последний год, когда снимали статданные в советской России) в интернатах и детдомах находилось 113 425 детей. В 2011-м – 108 340 детей. При этом в 90-м году под опекой в семьях воспитывались 170 496 детей, а в России 2011 года – уже 427 346.
Склады забытых сирот
Такое – более, чем вдвое – увеличение числа сирот, взятых под опеку, понятно: кроме «классической» опеки, в России появились приемные, патронатные семьи, семейные детдома. Но ведь опека все же вторична, а усыновление приоритетно? Однако в том же 2011 году россияне усыновили только 7416 детей…
Алла Дзугаева: Когда сегодня акцент делается на усыновление, это в принципе неправильно, это не соответствует современным международным трендам. Потому что это слишком сложный, конечный институт, после которого возврат ребенка в биологическую семью невозможен. Неслучайно усыновление константно: 7 – 8 тысяч детей берут посторонние граждане в России ежегодно, и эта цифра не меняется с годами. Сегодняшняя основная идея, что мы должны делать и что делает весь мир, – попытка создания системы, которая позволила бы оставить ребенка в его биологической семье. Чтобы сохранить ему, может быть, не самых образцовых, но родных отца и мать. Естественно, если ситуация в семье не за гранью и нет оснований лишать или ограничивать родителей в их правах. Для этого требуются патронатные социальные службы. Их у нас нет.
Инна Зотова: Финны что делают? Они такую проблемную семью на срок до полугода выдергивают из привычных обстоятельств, селят их на новом месте, трудоустраивают, с ней работают специалисты… У нас сейчас в ходу модное слово «перезагрузка». Вот перезагрузку семьи и надо пытаться сделать. Семье помочь можно.
Владимир Кабанов: Если у нас ежегодно к уже имеющимся прибавляется еще 65 – 70 тысяч детей – социальных сирот, о чем говорить? Самая большая проблема – появление сирот при живых родителях. И самая большая проблема – профилактика такого сиротства.
Вадим Меньшов: Должно уйти из практики лишение родительских прав – только в самых крайних случаях это делать, когда все перепробовано и никакая помощь людей не смогла изменить, когда ребенка попросту надо спасать.
Алла Дзугаева: А после этого стараться сразу же передать его в замещающую семью. И только если это уж совсем невозможно, в порядке исключения определить ребенка в сиротское учреждение. Такие дети, которых не удается устроить в приемные семьи, есть и всегда будут во всех странах, но там процент «детдомовских» очень маленький, у нас же больше 119 тысяч. При этом около 80 процентов из них ребята от 7 до 18 лет – возраст «неусыновляемый». А вот поместить ребенка в замещающую семью, к опекуну, к приемному родителю, когда постепенно складываются отношения и даже возможно впоследствии усыновление, – да.
Мы должны сейчас идти по пути создания профессиональных семей, что тоже давно стало общемировой практикой. Искать, находить и специально готовить такие семьи, в которые мы будем выводить из детских домов подростков и детей-инвалидов. В которые дети, чьих родителей лишили прав, будут приходить сразу, минуя сиротское учреждение. У нас этот ресурс в решении проблем казенного сиротства сегодня задействован очень слабо. В 2007 году были даны очень большие возможности регионам – обеспеченные бюджетами, и федеральным, и региональным, средства на содержание каждого ребенка-сироты. Достаточно сказать, что, например, в Москве приемная семья, воспитывающая двух сирот, даже если родителем-воспитателем оформлен только один из супругов, получает больше 60 тысяч рублей. Плюс разные льготы.
Но это Москва. А в регионах и бюджеты другие, и, как часто доводится слышать, директора детдомов, интернатов, главврачи домов ребенка гласно или негласно противодействуют усыновлению детей, чтобы сохранить бюджет своего учреждения, складывающийся из так называемого «подушевого финансирования»: меньше воспитанников – урезанный бюджет, сокращение персонала. По той же причине и создание приемных семей в таких регионах местными властями тормозится. Такое в самом деле происходит?
Инна Зотова: Сначала, чтобы не показаться совсем уж дилетанткой, расскажу о нас. Проект «Детский вопрос» существует на «Радио Россия» уже 9 лет. Это сайт, это цикл передач, это несколько программ. И все это чтобы помочь детям-сиротам и их потенциальным усыновителям и опекунам найти друг друга. Одна из программ – «Поезд надежды»: два раза в год мы собираем со всей страны усыновителей, опекунов с оформленным пакетом документов и везем их в регион, с которым предварительно договариваемся. Там происходит так называемый День усыновителя, День опекуна. На самом деле обычно это где-то неделя. Открываются двери домов ребенка и детских домов. И эти люди ищут там своих сынков и дочек. Попутно проводим семинары для местных руководителей органов опек, работают наша «Школа приемных родителей» и служба сопровождения семей. С нами выезжает и психолог, и юрист, и врач. У нас очередь, чтобы поехать с «Поездом надежды», и конкурс безумный. Это означает, что эта услуга востребована приемными родителями.
Теперь отвечу на ваш вопрос. В регионах мы регулярно сталкивались, особенно за Сибирью, за Уралом, с ситуацией, когда директора детдомов нам говорили: «Да, мы, может быть, не очень заинтересованы отдавать детей в семьи. У нас детский дом – это градообразующее предприятие. Вы что, говорят, хотите нас лишить работы? А у нас тоже дети, у меня своих трое, я их чем кормить буду?» Представляете, ужас какой? «Градообразующее предприятие»… И невдомек этим директорам детских домов, что на базе их детдома можно построить совершенно другую структуру. 5 лет назад я была в Калининграде у Василия Ивановича Исаева. Замечательный человек, бывший директор детского дома. Он тогда еще, пять лет назад, провез меня по своей области и показал, как на базе детского дома, когда раздали детей, организовали центр сопровождения приемных семей. Тогда никто из его воспитателей не лишился работы. Они ездят, навещают своих подопечных, помогают семьям – они работают! И никто не боится эту работу потерять. Потому что все при деле. А дети в семьях.
Алла Дзугаева: Каждый регион, если действительно хочет решить проблему сирот, сегодня должен разработать собственную модель деинституализации в устройстве жизни этих детей. Нужна реорганизация, перепрофилирование казенных учреждений. Для этого надо переделать само положение об учреждении, то, что мы в Москве сейчас, например, и делаем в двух детских домах классического типа. Реорганизовываем их в центры содействия семейному воспитанию. И их работа будет оцениваться по другим показателям: не просто сколько сирот они содержат и воспитывают, а сколько детей они устроили в семьи на усыновление, ту или иную форму опеки, сколько замещающих семей сопровождают, сколько таких нашли, подготовили. В партнерстве, естественно, с органами опеки. Первый такой детский дом N 57 уже сегодня перепрофилирован. Второй – школа-интернат коррекционного типа – в работе, Вадим Анатольевич Меньшов его и возглавит. Убираем там коррекционную школу для детей. К слову, у нас существует 8 видов специальных (коррекционных) образовательных учреждений – это еще одна больная тема. В мире этого нет. Все дети с заболеваниями или даже инвалидностью занимаются в общей школе или ходят в специализированную школу, но коррекционных детских домов, домов ребенка там нет.
Вадим Меньшов: Кстати, это еще одно объяснение, почему много детей остается в казенных учреждениях. Ведь у нас огромное количество детских домов и домов ребенка с пугающим людей клеймом «коррекционный» – такие, знаете, «склады забытых детей». У меня сейчас коррекционная школа VIII вида. У детей стоит диагноз умственно отсталый – олигофрен. Но у меня дети с этим диагнозом учатся в средних общеобразовательных школах, заканчивают их, поступают в институты. Снять же диагноз практически невозможно.
- Ведь квалификация «коррекционный» дает доплату сотрудникам детдома или дома ребенка?
Алла Дзугаева: Она дает доплату. А, главное, она еще дает стигму детям. Они потом так и идут по жизни с этой своей «коррекционностью», хотя со временем могут выправляться и быть совершенно полноценными людьми. Опыт Вадима Анатольевича и других его коллег доказывает – это абсолютно реально.
Владимир Кабанов: А вот обратная сторона медали. Больной ребенок, у которого оформлена инвалидность, – он инвалид. В специализированном коррекционном интернатном учреждении он находится на полном государственном обеспечении. Как вы считаете, нужно ли при этом ему оформлять инвалидность?
Нужно, конечно. Это и основание получать в будущем повышенную на 50 процентов студенческую стипендию, это пенсия по инвалидности, которая должна поступать на счет детдомовского ребенка-инвалида. Это, наконец, льготы и выплаты его опекуну или усыновителю, если такой для ребенка все же найдется.
Владимир Кабанов: Тем не менее у многих детей в таких коррекционных интернатных учреждениях инвалидность не оформлена. Например, девочка абсолютно слепая – по документам у нее инвалидности нет. Или ребенок, родившийся без рук…
- Но как же так?!.
Владимир Кабанов: Это вопрос к минздраву. Сейчас мы с этим разбираемся.
Вадим Меньшов: Мне это тоже знакомо. Необходимо провести по всем детдомам инвентаризацию диагнозов. И еще навести порядок с диспансеризацией сирот. До смешного доходит: проводится диспансеризация детей, у ребенка последствия ДЦП, а врач пишет: очаговых нет, здоров.
Инициатива по-прежнему наказуема
Ирина Поварова: Встречаются руководители сиротских учреждений, которые готовы реорганизовать свою работу по «советской старинке» и не ждать, когда их детей усыновители приметят в банке данных, а самим искать каждому ребенку подходящих именно ему родителей. При этом рискуя остаться без работы. Ведь у них нет полномочий это делать…
Почему? Ведь за эту схему – «не ребенка подбирать для усыновителя, а усыновителя для ребенка» давно ратуют специалисты…
Алла Дзугаева: Не имеет права главврач дома ребенка или директор детского дома искать детям родителей. По закону это прерогатива только органов опеки и региональных операторов. Это квалифицируется как посредническая деятельность, которая запрещена.
Ирина Поварова: Вот, например, главврач рязанского дома ребенка Татьяна Александровна Гросс. Это человек потрясающей души, которая в 6 утра звонила Инне: «Почему ты еще спишь, у меня тут дети поступили, им срочно нужны родители, немедленно размещайте на «Детском вопросе» информацию". Она получала за это строгие выговоры.
Инна Зотова: В Москве у нас тоже была тяжелая история в самом начале проекта. Главврач 7-го дома ребенка Виктор Крейдич был под угрозой увольнения только потому, что раскрыл двери «Радио России» и мы рассказали о его доме ребенка, о котором мало кто знал. Там дети от ВИЧ-инфицированных мам. И все говорили, что усыновление для таких абсолютная безнадега. Мы, полгода проработав с Крейдичем, доказали не только что это не безнадега, но и что эти дети в большинстве своем без маминого «наследства» и могут быть устроены в семьи. Когда мы расформировали две группы у Крейдича, встал вопрос о его увольнении, потому что он содействовал семейному устройству детей, на что ему государство таких прав не давало. И мы отстаивали этого главврача, чтобы он в этой бюрократической машине не был перемолот.
Ирина Поварова: А Татьяну Александровну Гросс, к сожалению, отстоять не удалось. Она была уволена. Хотя и круглосуточные группы для детей, у которых мамы оказались в трудной жизненной ситуации, организовывала, и с женщинами, которые собирались в роддоме от детей отказаться, работала, и другое придумывала. Крутилась и не боялась раздавать детей. Она их раздавала и раздавала. В итоге в прошлом году осталась без любимой работы.
Владимир Кабанов: Замечу: дома ребенка относятся к здравоохранению…
Инна Зотова: Какое-то время это ее спасало: основное давление шло со стороны органов опеки и регионального оператора банка данных, казалось, он в такой ее активности был не заинтересован.
Алла Дзугаева: Коллеги, это уже позиция региональной власти. Есть, кроме органов опеки, еще и губернатор области. Он вправе изменить эту ситуацию.
Ирина Поварова: А здесь мы выходим на самую главную тему. Как только мы приезжаем в регион, сразу чувствуем: где губернатор заинтересован в том, чтобы у него не было сирот, у него все работает шикарно. Если губернатору эта тема не близка, в регионе полный развал. Вся система этого, извините, «сиротпрома» упирается в личностный фактор: хороший губернатор или нет.
Алла Дзугаева: Ремарка, коллеги: в указе президента от 28 декабря прошлого года, если вы обратите внимание, введен показатель деятельности субъектов РФ именно по устройству детей на воспитание в семьи как показатель работы прежде всего губернатора.
Инна Зотова: Уже обратили. И бурно тому аплодировали и порадовались.
Легко ли стать мамой?
- Евгения, вы стали мамой для девочки из московского дома ребенка. Пришлось ли столкнуться с какими-то проблемами при оформлении?
Евгения Пратусевич: Я решила усыновить ребенка в сентябре 2009-го, и в 2010-м в феврале удалось это сделать. Женщина ждет ребенка 9 месяцев, а я уложилась за 7. Но я каждый день этим занималась, как на работу ходила. Наверное, это не считается очень большим сроком, многие усыновляют гораздо дольше, годы тратят. На самом деле оформление документов на получение статуса кандидата в усыновители, походы к оператору банка данных – это все очень тяжело.
Начинается все с того, что я получаю заключение в органах опеки, прихожу со всем пакетом документов в банк данных. Ничего не знаю, но по телефону дозвониться невозможно. Выясняется, что они тебя ставят на очередь. Причем это все там организовано слабо. Работают не с компьютерами – папочки какие-то в XXI веке. Все посетители эти папки листают, народу много, друг у друга те папочки вырывают. Но ведь нам назначают конкретное время, почему нельзя сделать так, чтобы один человек мог смотреть и не бояться, что кто-то вырвет бумаги из рук? В результате в Федеральном банке данных мне было делать нечего, потому что это очень большая очередь, тебя вызывают, назначают день и час, ты говоришь «я на все согласна», а потом выясняется, что именно в этот день, или они переносят прием, или ты по серьезным причинам не успеваешь, допустим, в пробке стоишь. И на час позже перенести нельзя. Так что мою Лелю я нашла сама в одном из домов ребенка.
- С какими еще бюрократическими заморочками сталкиваются усыновители?
Евгения Пратусевич: Допустим, срок действия медсправки 3 месяца с даты последней записи врача. Прихожу с ней в дом ребенка. Главврач ее рассматривает и говорит: «У вас не три месяца срок действия справки, а по записи терапевта две недели». – «Почему? Нам же юристы на курсах усыновителей говорили, что у нас есть 3 месяца». – «Нам все равно, что ваши юристы говорили. У нас есть ведомственная инструкция».
Алла Дзугаева: Хочу уточнить. В самом деле справка о состоянии здоровья кандидатов в усыновители действительна три месяца. Такова была жесткая позиция минздрава, мотивировавшего ее соображениями инкубационного периода. После того как в прошлом декабре вышел президентский указ и пошла волна активного интереса к проблемам усыновления, сейчас обсуждается вопрос, чтобы действие этой справки продлить до 6 месяцев, и минздрав пока не против.
Родители собственного, кровного, могут воспитывать его как хотят, лечить как хотят или не лечить вовсе. Могут отдавать в спортивную школу или нет. Могут наказывать его, как считают возможным. Много других прав. Никто им не указ, никто их в этом не контролирует. А усыновителей?
Алла Дзугаева: В самом деле тут имеется некоторое различие. С принятием в 1995 году Семейного кодекса была введена норма, которой до этого не было в законе практически пятнадцать лет. Эта норма говорит о том, что орган опеки обязан осуществлять контроль за усыновленными детьми как минимум три года со дня усыновления.
- А к вам, Евгения, приходят? И как при этом складываются отношения с работниками опеки?
Евгения Пратусевич: Приходят. Все зависит, конечно, от приемных родителей и от работников органов опеки. У нас проблем нет. Но я знаю пример моей очень хорошей подруги. Это изумительная семья, у них и свои есть дети. Они усыновили двух детей. И однажды мама уехала в командировку, с ребятами остался папа. Дети делали английский, папа не сдержался, все устали, в общем, он дал подзатыльник усыновленному ребенку. В школе каким-то образом это выяснилось, мальчик сам теперь и не помнит, мог просто, к слову, сказать, дескать, вчера от отца досталось. Тут же к ним домой пришли органы опеки, отобрали ребенка. Я тогда поразилась: как долго мы мучаемся, чтобы ребенка взять, и как легко можем его потерять. Органы опеки к маме претензий не имели. «Вы должны, – ей сказали, – развестись с вашим супругом. И вот тогда мы имеем право вернуть вам ребенка». Она опять собирала ту справку медицинскую, опять органы опеки изучали домашнюю обстановку. Сейчас все нормально. Они с мужем формально развелись, ей отдали ребенка, и семья снова счастлива.
- Алексей, в одном из интервью нашей газете вы сказали, что в нашей стране детей усыновляют подвижники…
Алексей Варламов: Это так. Ведь, чтобы усыновить чужого ребенка, надо полностью переменить свою жизнь. И иметь определенный образ жизни, который у нас сегодня мало кому доступен. Не так много людей имеют хороший просторный дом, чтобы рядом была хорошая школа, детсад. Я думаю, наше понятие дома берет начало от того «лада», о котором писал Василий Белов, может быть, немного идеализируя русскую деревню. Тогда взять сироту было нормой жизни. Люди были так воспитаны. В советское время эта органика жизни дико нарушилась. Страна была вынуждена развиваться бешеными темпами, полстраны жило в бараках, лагерях, коммуналках. Плюс войны, после которых появлялось огромное количество сирот, с которым только частным образом справиться было невозможно. Государство было вынуждено решить эту проблему. Десятилетиями у нас культивировался стереотип, что государство заботится о сиротах. Это очень остро чувствовал Андрей Платонов. Его очень мучила тема сирот. Десятилетиями мы думали, что сироты – это государственное дело. А сегодня, когда государство пытается передоверить свои функции гражданам, они оказываются психологически не готовы к этому. Тематические фильмы и телепередачи, попытки ввести усыновление в моду не спасут ситуацию. Быстро решить эту проблему будет трудно.
У нас в России есть не очень хорошая традиция: власти ставят задачу, и она должна быть решена через месяц, через два месяца, к такому-то году… Но проблемы сиротства из тех проблем, которые нельзя решить к какому-то определенному сроку. Это вообще проблема ХХ века. Может быть, едва ли не самое главное, что с нами произошло в ХХ веке на уровне семейном, национальном. Это действительно такое сиротство русского народа, о чем Платонов очень хорошо писал. И если эта проблема развивалась много десятилетий, то решить ее за несколько месяцев или даже лет невозможно.
СПРАВКА: Замещающая семья – любая семья, заменяющая ребенку кровную, биологическую, называют замещающей: семьи усыновителей, опекунов, попечителей, приемная и патронатная семьи.
Приёмная семья – создаётся по договору между приемными родителями-воспитателями и органами опеки. Дети передаются в такую под опеку (попечительство – если ребенку от 14 до 18 лет) на возмездной основе: на детей выплачиваются денежные средства, а приемный родитель получает зарплату, и ему идет трудовой стаж. Обычно в приемную семью устраивают детей, когда шансы на их усыновление малы: подростки, братья и сестры, дети с тяжелыми медицинскими диагнозами. В приемных семьях может воспитываться от 1 до 8 детей.
Патронатная семья – так называемая профессиональная семья. Создается при заключении трехстороннего договора между органом опеки и попечительства, детдомом или сиротским интернатом и специально подготовленным патронатным воспитателем. Под патронат передаются дети, которым временно требуется замещающая семья, отобранные из кровной семьи дети или дети, родителей которых лишили родительских прав, – это позволяет ребенку миновать казенное учреждение. На содержание ребенка ежемесячно выплачиваются средства. Патронатному воспитателю платится зарплата и засчитывается трудовой стаж.
