21 марта, согласно решению ЮНЕСКО, объявлен Всемирным днем поэзии. Поэзия – особое искусство, неуловимое по своей природе. О поэтах Бурятии, о том, сложно ли быть поэтом, мы поговорили с Булатом Аюшевым – поэтом, прозаиком и ответственным секретарём литературного журнала «Байкал».
- Как много сегодня в Бурятии поэтов, кто из них печатается в «Байкале»?
За последние три года в журнале прошло примерно сорок публикаций наших действующих поэтов, включая именитых и тех, кто только начинает писать. В 2010-м году на Книжном салоне мы проводили награждение авторов лучших публикаций, в том числе в номинации лучшая подборка стихов. Поэтом года стал Павел Большешапов с подборкой «Пожары».
Если бы такой внутрижурнальный конкурс проводился в прошлом году, реальный шанс получить звание поэта года имели бы Валентина Цыренова («Тайный берег»), Алексей Олоев («В волчьем капкане»), Ирина Фролова («Дэнзэ»), не говоря уже о таких мастерах, как Баир Дугаров и Андрей Румянцев. Отдельно хочу сказать о Жене Шелковниковой. Мы публиковали ее «Ветер лесов». Хорошие, светлые стихи. Оказалось, что последние.
В 2010-м я бы также отметил стихи Аркадия Перенова («Тимлюйская электричка»), кстати, два стиха из этой подборки вошли в энциклопедию лучших поэтических публикаций последних лет, которая выходит в Москве. Кроме того, в энциклопедию вошло стихотворение Юрия Извекова. Для нас редкая удача, что в поле зрения ее издателей попал журнал «Байкал».
В 2009-м году я бы голосовал в первую очередь за Татьяну Маланову («Ничего личного»), Юрия Извекова («Коробка спичек»), Татьяну Ветрову («Заповедные дали»), Андрея Стрелкова («Прогулки во времени») и Алексея Гергенова («В краю далеком…»).
Я говорю именно о наших поэтах, так или иначе связанных с Бурятией, а помимо того мы публикуем поэтов из Москвы и других городов нашей страны, а также из Монголии, Китая, Америки, Израиля, Непала и Вьетнама. То есть достаточно много имен.
- Кто ваш любимый поэт?
Поэтов любимых много, сейчас очень нравятся стихи трэш-поэтессы Натальи Романовой из Санкт-Петербурга. Читаю все, что выходит, Кушнера. Стихотворение бурятского поэта Лопсона Тапхаева «Дети фермы» всё время крутится в голове. Как бы его достойно перевести на русский! Сухого и желчного и в то же время такого летучего поэта Ходасевича люблю, Мандельштама, Цветаеву, Тарковского, Заболоцкого. Много-много чего.
Чтение всегда у меня было случайным, думаю – это самое верное чтение. Может, я совсем не о том, но у меня в детстве случай был: ехали мы как-то осенью с отцом на отару, машина с деревянным кузовом и помятым капотом зеленого цвета. Шел снежок, и по красной траве бежали какие-то чудные птицы, видимо, сели отдохнуть во время перелета в жаркие страны. Доехали. Отец пошел пить чай к чабанам. Я открыл бардачок, а там роман Уэллса «Первые люди на Луне». Вот было счастье! Когда уже взрослым я писал «я ли мальчишкой, жужжа на ходу, Кейвору вторя, / видел цветущее словно в бреду лунное море…», именно это воспоминание меня грело. А я действительно жужжал, подражая эксцентричному герою романа Кейвору, такое впечатление на меня произвела книга.
- Как давно вы пишете стихи? Откуда берете вдохновение?
- Пишу лет с 25-ти. В последнее время стихов что-то нет. И это, знаете, как если бы закрыли форточку, через которую протекал воздух. В 90-х годах жить было более страшно, но воздуха оттуда, из других, что ли, возможных миров хватало. Тогда эта самая возможность нового и справедливого мира совсем близко подошла к Земле, так мне почему-то кажется. Без такой возможности, пусть самой маленькой, о каком вдохновении можно говорить. Я всегда думаю, зачем человеку стихотворчество для одного себя, если в нем нет хоть какого-то обещания на что-то лучшее для всех. У Баратынского, когда он пишет о рифме, является голубь с веточкой в клюве – с вестью благословенной, что где-то воды потопа всемирного сошли и появилась земля. Без этой благой вести разве есть поэзия?
- Что значит быть поэтом, на ваш взгляд?
- Твердо могу вам сказать одно, что от человека, всерьез заболевшего стихами, требуются смелость и безоглядность. Есть избитое сравнение – успеть вскочить на подножку проходящего поезда. Так и здесь – ремесло тебя поманило, и уже некогда раздумывать. Засомневался – и остался за бортом. Потом, наверное, последуют другие испытания – на терпение, скажем, но вначале выбор. На всю жизнь. И если это все всерьез, ты пропащий человек, совсем пропащий. Все стихотворцы имеют перед глазами этот образ поэта-безумца и втайне стыдятся имени поэт. Да и среди простых людей имя поэта – ругательное: а, поэт? – и норовят стукнуть тебя по плечу и заржать. И ведь, что смешно, причина тут врожденное людское целомудрие, стыдливость, что ли. Некоторые вещи не стоит называть своими именами.
- А вы успели вскочить на подножку?
- Думаю, что нет.
- Можно ли научиться писать стихи или это дар свыше?
- Если бы просто можно было научиться всему, как потускнел бы мир. Дар ведь предполагает то, что одаряет. А это уже другая Вселенная. То, чего мы не знаем, больше нас, и оно не враждебно. И когда есть это чувство присутствия чего-то, что вырывает нас из повседневности и обращает лицом к миру, все в другом свете предстает. У прекрасного та же самая природа.
Как там у Мандельштама «Но чем внимательней, твердыня Notre Dame, / Я изучал твои чудовищные ребра, / Тем чаще думал я: из тяжести недоброй / И я когда-нибудь прекрасное создам…».
Разумеется, стихосложение есть наука, которой при желании можно обучиться. Но без дуновения оттуда все равно настоящих стихов нет.
