«Мемориал вражды народов», или отписка о том, как десятник козачей Селенгинского острогу Оска Васильев в 7174 году от сотворения мира обманул енисейского воеводу Василея Елизарьевича Голохвастова.
Перед главными выборами 2013 года в Улан-Удэ неожиданно обострилась общественная дискуссия вокруг проекта памятника казакам-«землепроходцам» на историческом месте основания города. В соискатели депутатских мандатов Народного Хурала Бурятии сегодня записываются желающие оседлать модный нынче тренд «русского национализма».
«Мы вас завоевали!»
Вот три основных посыла для «патриотического» электората, которые содержатся в действиях и высказываниях инициаторов строительства памятника, нащупавших, как им кажется, острую грань «русского вопроса» в пока еще спокойной столице Бурятии:
- «Улан-Удэ (бывший Верхнеудинск) – это исторически русский город, поскольку он основал русскими казаками; русские составляют подавляющее большинство его жителей, а буряты – это пришлое население города»;
- «Появившиеся в последние годы с легкой руки мэрии памятник Гэсэру, монументы средневековых монгольских воинов на Богатырском мосту, скульптура Мэргэна на Саянах, восточная архитектура некоторых новых зданий, а также планы городских властей раскрутить туристический бренд «города гуннов» и объявить Улан-Удэ самым древним городом России превращают местных русских в «приживал»;
- «Памятник основателям города – русским казакам Гавриле Ловцову и Осипу Васильеву, которые в 1666 году, должен напомнить о том, «кто в доме хозяин».
Итак, обижают ли в Улан-Удэ русских людей и кому персонально нужно ставить памятник на Батарейной горе?
Зинич и «землепроходцы»
Начнем со второй и, как кажется, самой легкой части вопроса. Сегодня националистически настроенные и члены местных общественных объединений, выступающих за развитие русской культуры (отделение партии «Родина», Русский культурный центр, представители казачества, Фонд развития культуры старообрядцев Улан-Удэ и другие) объединились в движение за установку памятника казакам-основателям Верхнеудинска – Улан-Удэ, пятидесятнику Гавриле Ловцову и десятнику Осипу Васильеву. Ими уже отобран проект памятника, автором которого является известный сибирский скульптор Константин Зинич.
Идейной основой движения стал исторический миф о том, что именно эти два человека с отрядом казаков без малого 350 лет назад (в 1665 или 1666 году) первыми из русских людей высадились на берегу в устье реки Уды и поставили здесь зимовье, – опорный пункт для сбора дани (ясака) с местного населения. В дальнейшем из него, якобы, выросла крепость-острог, а затем и город Удинский (Верхнеудинск, Улан-Удэ).
Научным доказательством этого мифа служат как многочисленные работы местных любителей-краеведов, из поколения в поколение передающих этот ставший классическим сюжет о героических «землепроходцах», так и изыскания профессиональных советских историков. Последние еще в 60-е годы ХХ века по заказу тогдашнего лидера Бурятии Андрея Модогоева «обосновали» исторический юбилей 300-летия основания столицы республики, который помпезно отмечался в Улан-Удэ в 1966 году.
Какие же исторические документы говорят о том, что именно в то время (1665 или 1666 год) в устье Уды было поставлено казачье зимовье?
Зимовье и тунгусы
Из огромной массы исторических документов XVII века, – многочисленных отписок-донесений «приказных людей» (комендантов) Селенгинского острога в Енисейск и Иркутск, наказных грамот и отписок воевод из Енисейска и Тобольска в Сибирский и Посольский приказы в Москву, отчетов-ревизий служилых людей из Москвы и Тобольска о состоянии дел здесь и подробнейших отчетов нескольких московских посольств того времени в Монголию и Китай, – историкам удалось найти всего три очень скупых сообщения о том, что где-то в устье Уды предположительно с 1665 и по 1680 годы существовало зимовье. Вот эти три документа.
1. Впервые о зимовье говорится в отписке десятника Осипа Васильева енисейскому воеводе Василию Голохвастову от 27 апреля 7174 года (по григорианскому календарю 7 мая 1666 года).
До 1700 года в Московском царстве жили по смешанному календарю: годы отчитывались от «сотворения мира» как в древнееврейском календаре, а названия месяцев были как в древнеримском юлианском календаре. При этом календарная дата Нового года отмечалась 1 сентября (дата близкая к еврейскому Новому году), а не 1 января, как в юлианском календаре. Разница же с григорианским календарем, введенным в Европе в 1582 году, составляла в то время не 13 дней, как сейчас, а всего 10 дней. Таким образом, 7174 (в отписках 174) год «от сотворения мира» на землях Московского царства начинался по современному летоисчислению 11 сентября 1665 года, а заканчивался 10 сентября 1666 года.
Итак, 7 мая 1666 года «десятник козачей Оска Васильев с служилыми людми челом бьет» своему воеводе Василею Елизарьевичу Голохвастову о том, что «…иноземцов к новому Селенгинскому острогу было призвано великим государем в ясачной платеж Коленкурского роду иноземцов Тунгуских людей двадцать пять человек; … а для тех новых призовных иноземцов поставлено ясачное зимовье на усть Уды реки».
Эта отписка Осипа Васильева, приказного человека в построенном 27 сентября 7174 года (7 октября 1665 года) Селенгинском остроге, является первым и единственным свидетельством существования ясачного зимовья на Уде. Зимовье, якобы, было поставлено для взимания дани, которую сидящие в Селенгинском остроге казаки должны были брать с 25-ти местных тунгусов. Этот «авторитетный» документ Васильева Голохвастов вместе с другими отписками о построении Селенгинского острога переслал царю Алексею Михайловичу в Сибирский приказ.
2. Грамота от имени самого Алексея Михайловича от 2 апреля 7175 года (12 апреля 1667 года). В оной из Сибирского приказа новому енисейскому воеводе Кириллу Яковлеву, «царь и великий князь всеа Великия и Малыя и Белыя Росии» объявляет служилым людям только что поставленного Селенгинского острога «царское милостивое слово». О зимовье на Уде в этом документе говорится со слов самих селенгинских служилых людей (по отписке Осипа Васильева): «… да во 174 де году призваны были в ясачной платеж тунгусы Люлеленского роду двадцать пять человек, к Селенге, на усть Уды реки, к ясачному зимовью, и тех тунгусов баргузинские ясачные тунгусы на усть Тайцы реки побили до смерти».
Несмотря на «милостивое слово», чиновники Сибирского приказа в Москве, которые и составляли эту грамоту, видимо, не очень-то доверяли информации из Селенгинского острога. Они приказали новому воеводе Яковлеву произвести «досмотр и опись острога, вновь построенного на реке Селенге». Будет ли после досмотра засвидетельствовано о строительстве зимовья на Уде, узнаем ниже.
3. Третьим документом «доказывающим» существование Удинского зимовья, является следующий отрывок из дневниковых записей посла царя в Китай Николае Милеску-Спэтару (Николая Спафария). Эти записи содержатся в его известном сочинении под названием «Книга, а в ней писано путешествие Царства Сибирского». Русский посланник в Китай, проходя по Уде 16 ноября 7184 года (26 ноября 1675 года), написал о зимовье со слов сопровождающих его казаков: «… а река Уда течет из хребта, и по ней казаки промышляют соболи, и ныне на усть реки Уды есть зимовье казачье».
Когда могли построить зимовье?
Казалось бы, этих трех упоминаний вполне достаточно для того, что исторически «застолбить» сам факт его строительства в период между 30 сентября 7174 года (10 октября 1665 года) и 27 апреля 7174 года (7 мая 1666 года). Это даты двух отписок десятника Осипа Васильева воеводе Голохвастову. В первой из них говорится только о строительстве Селенгинского острога, а о зимовье пока ни слова. Во второй же отписке впервые упоминается зимовье, правда, ни о дате его появления, ни о том, что его построил, Осип Васильев не сообщает.
Известный архитектор Людвиг Минерт в своей книге «Архитектура Улан-Удэ» и доктор истории Ольга Бураева из БНЦа СО РАН в официальной исторической справке, подготовленной в академическом Институте монголоведения, буддологии и тибетологии, приходят одному и тому выводу о том, что дата постройки Удинского зимовья ограничена временем между двумя отписками Васильева.
Однако есть основания для сомнений по факту существования зимовья. С этого момента читайте повнимательнее.
Где был Гаврило Ловцов
Сразу определимся, что ни Гаврило Ловцов, ни Осип Васильев, никаких зимовий в устье Уды не ставили. В своей первой отписке, датируемой 30 сентября 7174 года (10 октября 1665 года), сообщается о том, что Селенгинский острог был построен отрядом Ловцова в устье Чикой 27 сентября 7174 года (7 октября 1665 года): «…И вновь мы охочих служилых людей прибирали и из нижного Братцкого и Балаганского и с Иркуцкого острогов, и прибрав мы служилых людей, вверх по Селенге реке до усть Чика реки дошли. И в нынешнем во 174г., сентября в 27 день, выбрав угоже место в Мугалской земле, на Селенге реке, за помочью Божиею великим государем острог новой поставили».
Через три дня после окончания строительства острога Ловцов с частью своего отряда отправился в Иркутский острог, сопровождая трех находившихся в Селенгинске послов к Московскому царю от Цэцэн-хана, правителя одного из четырех монгольских ханств. Осип Васильев пишет: «…И в нынешнем во 174 году, сентября в 30 день, я Осипко Васильев, с служилыми людми с товарыщи, тех Мунгалских послов в Енисейской острог отпустил с пятидесятником казачьим с Гаврилом Ловцовым, да служилым человеком с Пятком Фофоновым, да охочих казаков с десятником казачьим с Федором Ивановым». Сам же Васильев остается в Селенгинском остроге в качестве приказного человека во главе гарнизона из 85 казаков.
Из отписки енисейского воеводы Василия Голохвастова от 14 августа 7174 года (24 августа 1666 года), известно, что пятидесятник Ловцов и трое монгольских послов Банбара Болот Косючи, Зорюкту Зайсан, Азар Мергень Батур «по последнему осеннему пути» добрались до Иркутского острога и там зимовали. Весной 1666 года после Пасхи все трое послов сбежали от Ловцова. Розыск послов, организованный енисейским приказным пятидесятником Дружиной Васильевым, результатов не дал. Гаврило Ловцов со товарищи летом 1666 года вернулся в Селенгинский острог.
Далее обстоятельства завели Ловцова в «каменный город» Цэцэн-хана (в отписке: «Кукан Хана»), откуда монгольский правитель отправил в сопровождении казаков в Москву двух новых послов – Бодой Зорюкту Шуленгу и Домок Кулюк Зайсана. Вместе с ними уже в августе 1666 года отряд Ловцова прибыл в Енисейск к воеводе Голохвастову. «…И тех, великий государь, Мугалских послов, Бодой Зарюкту Шуленгу да Домок Кулюк Зайсан, отпустил я, холоп твой, к тебе великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичю, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцу, к Москве, – пишет в своей отписке воевода Голохвастов. – С ними ж с пятидесятником с Гаврилком Ловцовым, да с толмачем с Тараском Афонасьевым, да с служилыми людми с Пятком Фофоновым, с Ивашком Тюхиным, да с охочим казаком с Тимошкою Григорьевым в нынешнем же во 174 году, августа в 14 день; а на Москве, великий государь, велел им Гаврилку явитца, и отписку подать и Мугалских послов явить в Сибирском Приказе».
То есть, пятидесятник Гаврило Ловцов с ноября 1665 года до мая 1666 года был в Иркутске, затем занимался розыском сбежавших послов и, наконец, предпринял «дипломатическую вылазку» в столицу государства Цэцэн-хана. Участвовать в строительстве зимовья на Уде, о чем в начале мая «отрапортовал» в Енисейск его товарищ Осип Васильев, Ловцов просто физически не мог.
«Иноземцы разбрелись…»
Сам Осип Васильев в своей второй отписке об обстоятельствах постройки зимовья, о его характеристиках с точки зрения его укрепления и надежности, а также о том, кто его поставил и кто жил в этом зимовье, не сообщает. Хотя до этого о строительстве острога в устье Чикоя он с гордостью говорит: «мы (Гаврило Ловцов и Осип Васильев – С.Б.) поставили». Причины такой «скромности» пока не известны, и прояснятся в ходе дальнейшего анализа рассматриваемых «отписок»-донесений.
Из второй отписки Васильева ясно, что целью строительства зимовья был сбор ясака с 25-ти «новых призовных тунгусов», которых приписали в качестве ясашных людей к Селенгинскому острогу. Они охотились на Уде и Итанце. В самом Селенгинском остроге, находящемся посреди кочевий «мунгальских людей», подданных Тушету-хана и Цэцэн-хана, дань в то время не собиралась. А 25 тунгусских «иноземцов», с которых хотели брать дань казаки нового Селенгинского острога, разбрелись по лесам. Таким образом, Васильев сообщает, что дань с тунгусов не собирается, а сами казаки, опасаясь «мунгал» безвылазно сидят за стенами Селенгинского острога и имеют «большую нужду».
«Займуючи должились в кабалы…»
Экспедиция Ловцова и Васильева, к которой они готовились в течение 1664 года, как и большинство казачьих военных авантюр, была коммерческим предприятием.
Приказчик основанного в 1648 году Баргузинского острога Первой Самойлов в целях «острожного становления в Мугальских землех» дал своим подчиненным лишь одно ветхое (ветчаное) судно, такие же ветхие снасти и паруса, а также одну полковую медную пушку, 40 железных пушечных ядер, пуд свинцу и полпуда пороху. Все остальное «предприниматели» закупали в долг у купцов и приказчиков в разных острогах, на свой страх и риск, под огромные, на всю жизнь, проценты. Причем, никакое государственное жалование и государственные кредиты («подъемные деньги») им перед экспедицией не выдавались. В общем, «выдали пистолет, и крутись, как можешь»!
Вот свидетельство самого Осипа Васильева: «…И мы плавали в нижние Братцкие остроги по хлебные запасы, и поднялися мы на государеву новую службу в Мунгалскую землю собою и своими всякими подемами, и займуючи должились в кабалы и давали на себя крепкие записи с уговором и с порукою круговою, и покупали мы хлебные запасы, порох и свинец и пищали и всякое приступное боевое ружье, и всякия Руские товары, сукна красные и медь в котлах и олово и всякая мелочь иноземцам на подарки, чем нам ласкою и приветом дарить и удобрять иноземцов Братцких и Тунгуских людей, и внов призывать и уговаривать всякою ласкотою и добротою великим государем царского величества высокую руку, чтобы оне иноземцы великим государем в ясачном соболином платежу были покорны, в вечном холопстве неотступны; а великих государей денежное и хлебное жалованье и никаких подемов из государевы казны нам не дано, и на тот подем не пожалованы».
В таких условиях вся надежда была отыграться на новых данниках – тунгусах, которых оказалось всего 25 человек и которые, как назло, «разбрелись». В результате гарнизон Селенгинского острога Осипа Васильева оказался в сложном положении. В изоляции посреди многолюдных и враждебных «мунгалов», без исправных судов и лошадей, без жалования и хлебных припасов и без возможности грабить местное население.
Хитрый Осип Васильев
Обращаясь к енисейскому воеводе Голохвастову, десятник Васильев просит прислать свинцу и пороху, три дощаника (судна) с парусами и снастями, причитающееся за прошедший год жалование и продовольствие, дабы несчастным казакам «вконец не разоритца и голодною бы смертью не помереть и их великих государей службы не отбыть»!
Другая содержащаяся в отписке просьба звучит как крик души: «…изволь, государь Василей Елизарьевичь, из Енисейского острогу в новой Селенгинской острог вина горячего, и сукна красного, и олова и меди в котлах присылать иноземцам на подарки, чем бы было их иноземцов царского величества в высокую руку, в вечное неотступное холопство и в ясачной платеж, призывать к новому Селенгинскому острогу и всячески удобрять; а для тех новых призовных иноземцов поставлено ясачное зимовье на усть Уды реки».
Мог ли приказчик Селенгинского острога Осип Васильев в таких отчаянных обстоятельствах, с целью списать с себя и казаков часть долга-кабалы, а также для позитивного отчета начальству (мол, не сидим в остроге, сложа руки), приписать себе возведение нового ясачного зимовья на Уде? Мне кажется, ответ более чем очевиден.
Дальнейшее расследование покажет, что на протяжении следующих 15 лет (до строительства Удинского острога в 1678–1680 годах) и в последующие годы ни один из многочисленных служилых людей в Забайкалье, ни один из приказчиков близлежащих острогов и ни один из сибирских или московских чиновников, включая царских послов, ничего о существовавшем на Уде зимовье не напишет и не засвидетельствует. При знакомстве с обширными историческим документами 17-го века создается впечатление, что об Удинском зимовье никто не знает. Во всех официальных отчетах о состоянии дел в Забайкалье этот «опорный пункт» просто отсутствует. Та слезная отписка Осипа Васильева (без обстоятельств возведения острога) так и останется единственным свидетельством строительства этого «зимовья – «летучего голландца»».
(О доказательствах этой версии читайте в следующем номере….)
