Недавно федеральное правительство изменило границы водоохранной зоны Байкала. Напряжение вокруг уникального озера и так велико, чего стоят планы Монголии построить ГЭС на Селенге — реке, которая питает Байкал. Глава республики Бурятия Алексей Цыденов рассказал РБК Дальний Восток, как принималось решение, что теперь можно на Байкале, а что нельзя. Заодно обсудили такие вопросы, как создание на Дальнем Востоке внутренних офшоров и увеличение МРОТ, столь болезненное для бюджетов и малых предпринимателей.
Байкальская матрешка
— На озере Байкал меняются границы водоохраной зоны, это вызвало недовольство экологов. Какова ваша позиция?
— Вокруг Байкала действуют пять правовых режимов. Это водоохранная зона, рыбоохранная зона, центральная экологическая зона, зона наследия ЮНЕСКО и Байкальская природная территория. У каждого из этих правовых режимов есть свои ограничения, и, когда их все складываешь, получается, что ничего нельзя. Люди, которые живут внутри этой «матрешки» правовых режимов, по сути, живут вне закона. Их там быть не должно. А ведь они живут в деревнях, которым сотни лет. Согласитесь, ситуация странная. Теперь о водоохранной зоне. В 2015 году, когда ее границу провели впервые, обошлись без научных изысканий. Ее установили по территории центральной экологической зоны на расстоянии 80 и дальше километров от берега. Часто она просто шла по административным границам районов. Вряд ли административные границы районов являются научно обоснованной водоохранной зоной.
Чтобы сделать границы водоохраной зоны научно обоснованными, ее решили корректировать. Институт географии им. В. Сочавы СО РАН провел новую границу по ландшафту, по водосборам, по стокам, словом, исходя из природных особенностей и в соответствии с рельефом местности. Эта новая граница где-то совпадала с центральной экологической зоной. Какие-то поселения в нее попали, какие-то нет. Это было связано с тем, что в распоряжении ученых не было границ населенных пунктов, поставленных на кадастр. После этого, когда Институт географии сделал свою работу, Бурятия и Иркутская область, у которых координаты этих населенных пунктов есть, определили границы водоохранной зоны по границе населенного пункта.
При этом даже в пределах населенного пункта граница водоохранной зоны все равно проходит не ближе, чем за 200 метров до воды. Несмотря на то, что зачастую здания и сооружения в деревнях стоят ближе 200 метров, мы сохранили это требование. В итоге получили границу, которая идет на расстоянии примерно 40 километров от берега. На подходе к населенным пунктам она следует по его границе, затем опять отходит от берега.
Эта новая граница согласована с Институтом географии. Есть письмо за подписью руководителя Института, в котором он согласовывает все координатные точки. После того, как Институт все согласовал, никаких изменений не было. Говорю об этом абсолютно ответственно, оригинал этого письма есть в Минприроды России.
— Что можно, а что нельзя в водоохранной зоне?
— Все ограничения: на добычу полезных ископаемых, на размещение тех или иных объектов — это запреты, которые накладывает не водоохранная зона, а центральная экологическая зона. Границы центральной экологической зоны не корректировались и не менялись. Они как были проведены на 80 километров от Байкала, так и остались. Соответственно, страхи, будто теперь рядом с Байкалом будут разрабатывать полезные ископаемые, необоснованны. Это запрещает центральная экологическая зона.
Что было запрещено в населенных пунктах до корректировки границ водоохранной зоны? Там было запрещено ездить по дорогам без твердого покрытия, ставить машину на стоянку в местах без твердого покрытия. Речь идет о 81 населенном пункте с 78 тыс. населения, это только в Бурятии. Им сотни лет, это исторические деревни и села. Какой там процент дорог с твердым покрытием? Где возле домов стоянки оборудованы специальным твердым покрытием? Процент мизерный. И таких стоянок почти ни у кого нет. Соответственно, жители находились вне правового поля, их регулярно штрафуют за езду по дорогам без твердого покрытия.
Запрещено размещение кладбищ. Населенный пункт есть, а кладбище должно быть за 200 километров. Абсурд.
Запрещено размещать автозаправочные станции (АЗС). Опять же, населенные пункты есть, а ближайшая автозаправочная станция должна быть за 200 километров. Причем это требование касается только нового строительства. Те автозаправочные станции, что построены до 2015 года, как бы в правовом поле. Но их нельзя реконструировать. Все это очень странно. АЗС или вредит, или не вредит, неважно, построена она до 2015 года или после. Если АЗС реконструировать, это будет явно лучше для природы, чем не реконструировать. А нельзя. Снова абсурд. А если запретить все заправки, то люди будут за 200 километров ездить за топливом, в гаражах хранить канистры, для природы только хуже, и для людей, конечно.
Корректировкой водоохранной зоны мы решили три вопроса. Первый — в границах существующих населенных пунктов жителям разрешено ездить не только по дорогам с твердым покрытием. Второе — разрешено размещение кладбищ. Третье — разрешено строить АЗС и места временного (подчеркиваю — временного) хранения отходов. То есть можно ставить мусорные контейнеры.
Вне пределов водоохранной зоны, то есть в этом населенном пункте, разрешена добыча общераспространенных полезных ископаемых, это песок и щебень. Добыча любых других полезных ископаемых, неважно где — на территории водоохранной зоны, вне территории водоохранной зоны, где угодно — запрещена, потому что имеется статус центральной экологической зоны и ее границы не менялись.
— А что с оборотом земли?
— Оборот земли запрещен статусом зоны ЮНЕСКО. 27-я статья Земельного кодекса определяет, что все объекты, внесенные в список Всемирного наследия, ограничены в обороте. Изменение границ водоохранной зоны никак не влияет на 27-ю статью Земельного кодекса. И корректировка водоохранной зоны не отменяет ограничений на оборот земель. Этот вопрос не решен, хотя он острый. Мы даже многодетным семьям, живущим в прибайкальских селах, по указу президента не можем дать землю.
— Осталось непонятно. Если Институт географии ранее согласовал границы, почему сейчас именно он протестует?
— Я не знаю, в какой момент Институт изменил позицию. О том, что из той границы, которая была предварительно нарисована Институтом, исключались только населенные пункты, они знали. Возражений не было. Поэтому я не очень понимаю, откуда шум, кто искренне переживает за Байкал, а кто преследует другие цели.
Монгольская коллизия
— Изменилась ли ваша позиция касательно строительства Монголией ГЭС на Селенге?
— Конечно, нет. Мы против. И дело даже не в том, что в Байкале кончится вода. Если на Селенге поставят плотину, Селенга обмелеет, пока вода будет набираться. Но потом водохранилище заполнится, все войдет в ритм, Байкал вернется к прежнему уровню.
Фатальность в другом. В тот период, пока Байкал обмелеет, может произойти экологический дисбаланс. Обмеление Селенги приводит к обмелению нерестовых мест (а это основные места для нереста омуля, которого мы и так запретили ловить, поскольку его уже не осталось). Омуль добьем окончательно.
Второе — меняется температурный режим. Сейчас и так уже вода в Байкале теплее. Обмеление приведет к изменению температурного режима. Это может спровоцировать необратимые экологические последствия. Водоросль спирогира уже заполонила озеро. Губки, которые живут на дне Байкала и чистят воду, погибнут.
То есть вода-то останется, но это будет уже далеко не Байкал. Строительство ГЭС на Селенге, безусловно, требует внимания всего мирового сообщества.
— Удается ли доносить до Монголии эту информацию?
— Мы в диалоге. Монгольская сторона говорит, что им нужно решить задачу электроснабжения. Мы предлагаем поставлять электричество из России. Поставки есть и сейчас, но объемы незначительные, только в часы пик и то не каждый день. Поскольку закупки от случая к случаю, условия не самые выгодные. Мы предлагаем Монголии долгосрочные контракты и столь благоприятные условия, которые сделают бессмысленным строительство ГЭС. Тем более что ГЭС они собираются строить за кредитные деньги, а кредиты надо отдавать.
Важно и то, что сейчас в Монголии нет крупных потребителей электроэнергии. Новая ГЭС будет стоять без дела неизвестно сколько лет, пока вырастут потребители. Цена электроэнергии для первых потребителей будет очень высокая, потому что в нее придется заложить годы простоя. Или правительству Монголии придется субсидировать тариф из бюджета. В общем, плохие все варианты.
Надо сначала создать потребителей. Но, извините, никто не будет создавать производство до тех пор, пока у него не будет гарантированных поставок. А делать производство и потом ждать, что появится ГЭС или не появится, тоже никто не будет. Взаимозависимость: сначала нет потребителя и нет электроэнергии, потом нет электроэнергии и нет потребителя.
Чем хорош вариант, предложенный Россией: мы можем наращивать поставки в зависимости от потребностей. Надо 100 МВт, пожалуйста, надо 200 МВт, пожалуйста, надо еще больше, никаких вопросов. У нас хватает профицита мощностей, перетоки сделать несложно, требуется гораздо меньше инвестиций, чем для строительства ГЭС. Поэтому помимо экологических моментов, чисто экономические вопросы, которые касаются поставки электроэнергии из России в Монголию, более выгодны, что по цене, что по времени, что по безопасности, по всем параметрам.
Мы эти доводы также представили монгольской стороне, сейчас партнеры их рассматривают.
Второй Калмыкии у себя не хотим
— Наступает сезон лесных пожаров, какова ситуация?
— В центральной экологической зоне лес рубить запрещено. Даже тот, что остался после пожара, горельник. Лес горит каждый год, с этим ничего не поделать. После того, как лес выгорел, в нем заводится шелкопряд. В этот момент лес надо бы вырубать. Но статус запрещает. Проблема.
На территориях вне центральной экологической зоны лес тоже горит. В том числе там, куда нет дорог, куда не заехать, ни вывезти. Это опровергает версию поджогов, кому нужно поджигать что-то там, откуда лес вывезти невозможно? Весной причина бо̀льшей части пожаров — палы сухой травы, сельхозпалы и поджоги мусора.
Летом — сухие грозы. Однажды я своими глазами видел такую грозу. Летел на вертолете. Прямо перед нами была небольшая тучка, никакого дождя, вокруг солнце. И вдруг тучка выстрелила молнией в верхушку сопки. Через полчаса вся сопка горела. Я был поражен, прежде я скептически относился к таким рассказам. Так что человеческий фактор важен, но он не единственный.
В целом по Бурятии в прошлом году 60% пожаров были природными, 40% — от человека.
— В связи с тем, что остров Русский хотят объявить внутренним офшором, считаете ли вы, что нужно вернуться в принципе к системе внутренних офшоров? Не стоит ли сделать такой офшор в Бурятии, как раньше он был в Калмыкии?
— Надо сначала понять, что такое офшорная зона. Если это просто другой налоговый режим — это одно. Если другой правовой режим — совсем другое.
В классических офшорах важен не столько вопрос налогов, сколько правового статуса, форматов ведения бизнеса, например, в том, что касается продаж компаний, системы управления, полномочий акционеров.
В Бурятии, как во многих других регионах Дальнего востока, получили распространение территории опережающего социально-экономического развития (ТОСЭР). Необходимым условием для резидентов является то, что производство находится на территории ТОСЭР. Нельзя просто юридический адрес зарегистрировать в ТОСЭР, а завод иметь под Москвой.
С другой стороны, Налоговый кодекс позволяет регионам вводить определенные преференции: по налогу на прибыль компаний, которые работают на территории региона или имеют экстерриториальный признак. Кодекс позволяет региону давать льготы, например, железнодорожным перевозчикам, которые действуют по всей России. По сути Налоговый кодекс позволяет сделать инвестиционную льготу, то есть давать скидку на налог на прибыль под инвестиции, и регионы могут принимать такие решения. Мы такие решения уже приняли, и уже получили определенный эффект.
Я думаю, этих и некоторых других инструментов вполне достаточно. Заводить налоговые гавани ради оптимизации налогов — мне кажется, этот этап Россия уже миновала.
— Не хотите вторую Калмыкию у себя?
— Нет, не вижу смысла.
Автор: Алексей Морозов.
